Александр Пятигорский

РАЗДЕЛЕНИЕ ЗНАНИЯ, ЦЕЛЕСООБРАЗНОСТЬ,

ВРЕМЯ И ХРОНОПОЛИТИКА

РАЗРАБОТКА ВТОРАЯ.

ВРЕМЯ И ХРОНОПОЛИТИКА

(январь 2002)

0.1. В параграфе 5. первой разработки мы уже говорили о понимании времени, как о центральной проблеме в нашем исследовании “время-ориентированных” прагматических сфер так называемых синтетических научных дисциплин, одной из которых безусловно является политика. Сейчас я постараюсь разъяснить необходимость введения понятия “время-ориентированности” и сопряженного с ним по содержанию понятия и термина хронополитика.

0.2. Говоря о прагматической сфере политики, следует отбросить две популярные, чтобы не сказать вульгарные, точки зрения, обычно господствующие в подходе к политике, как к синтетической научной дисциплине. Первая точка зрения сводит политику к чистой прагматике, упуская из вида, что само формулирование политической прагматики в терминах конкретных целей и способов их достижения невозможно без сформулированного в данную историческую эпоху и для данной конкретной ситуации хотя бы минимального набора аксиом политической теории. Вторая точка зрения неоправданно минимализирует прагматику, сводя ее как в целом, стратегически, так и в ее конкретных тактических элементах к применению и реализации аксиом политической теории. Такая точка зрения, которую я бы назвал догматической, абсолютизирует политическую теорию и фактически приравнивает последнюю к политической идеологии. Разумеется, что говорить об этих двух “полюсах” политического заблуждения будет методологически и исторически правильным только для тех эпох, в которых политика уже отрефлексировала себя как особую, отдельную от других, прагматическую область и особую область научного знания. Тогда примером господства первой точки зрения может служить внешняя политика США начала и первой половины двадцатого века, а примером господства второй точки зрения – внешняя политика СССР с середины пятидесятых до середины восьмидесятых годов того же века. Совершенно очевидно, что как чрезмерная прагматизация политики, так и ее крайняя идеологизация имеют своей причиной либо неучет, либо непонимание времени как важнейшего фактора политики.

0.3. Хронополитикой мы здесь условно называем политику, в которой - как теоретически, так и практически – время фигурирует не только как фактор особой важности, но как фактор, объективность которого позволяет нам рассматривать другие факторы сколь бы они ни были важны - не только менее объективными, но и в отношении времени субъективными. Тогда мы могли бы сказать, что время политически целесообразного действия – тут следует особо подчеркнуть, что это именно время, когда это действие совершается, а не внутреннее время действия – обладает большей объективностью, чем само это действие, включая и его результат. Таким образом, само понятие цели оказывается в иерархии политическх ценностей объективно подчиненным понятию времени. Разумеется, говорить о хронополитике как реальности можно будет только в том случае, когда наука” о политике уже отрефлексировала себя как ориентированную на объективность времени.

1.0. Однако, вводя понятие хронополитики, первое, что нам следует иметь в виду и принимать в расчет, - это два негативных фактора, наличие которых неизбежно в любом как теоретическом, так и практическом оперировании со временем в политике. Первый фактор – это идеализация времени, “логически” вытекающая из принятия тезиса об объективности времени. Зачастую время в хронополитике теряет свою ситуативную конкретность и начинает мыслиться как некоторый абстрактный объект, характеристики которого остаются неизменными не только для данной ситуации, но и для последующих ситуаций, коль скоро они входят как предмет в решение данной политической задачи. Второй фактор – это почти неизбежная в любой политике произвольность оперирования со временем, иначе говоря, произвольность в выборе временных отрезков, которые определяются и устанавливаются в качестве основных ориентиров в постановке и решении как актуальных, так и перспективных политических задач. Оба этих фактора феноменологически редуцируются к субъективности понимания политиком ситуации как “поля” постановки и решения политических задач. По существу прагматическая сфера хронополитики состоит из таких полей. К этому интересно добавить, что некоторые выдающиеся политики нового и новейшего времени говорили об особого рода ситуациях, обычно называемых “критическими”, которые не только являются объектами субъективного осмысления, но и сами характеризуются крайней субъективностью. Именно о таких ситуациях можно сказать, что “психология в них становится важнее экономики”. В связи с такими критическими ситуациями В.И.Ленин и ввел понятие “субъективного фактора” в революции. При этом однако не следует забывать, что само различие между объективным и субъективным в политике имеет смысл только в рефлексии политического мышления и, более того, является результатом такой рефлексии.

1.1. В связи с вышесказанным очень важно отметить, что в наших рассуждениях хронополитика не является одним из классов политики (как общего понятия) или одной из разновидностей конкретных политик. Здесь хронополитика – это термин и понятие науки о политике и, в то же время, элемент возможной политической теории. И в этом смысле она предполагает уже отрефлексированными не только практику данной политической системы, но и теорию, эту систему объясняющую.

1.2. Из этого следует и то, что в хронополитике должно приниматься в расчет и “ее собственное” время, иначе говоря, время процесса ее рефлексии над политикой (включая и самое себя) в конкретных политических ситуациях. Заметим, что такая рефлексия вовсе не обязательно принимает форму политической теории, но что любая политическая теория, вытекающая из хронополитики или обосновывающая последнюю, должна включать эту рефлексию в качестве одного из своих элементов.

1.3. Однако, принимая во внимание то, что было сказано о рефлексивном характере хронополитики, и учитывая возможность отрицательного воздействия идеализации времени и произвольности в выборе временных отрезков, мы можем перейти от понимания хронополитики как суммы принципиальных теоретических установок к хронополитике как определенному образу политического действия, образу, который накладывает ряд сильных ограничений не только на политическое мышление о времени, но и на все аспекты практической политической деятельности.

2.0. Я думаю, что идея хронополитики как образа политического действия – исторически не случайна. И дело тут вовсе не в том, что эта идея соответствует каким-то осознанным нами изменениям и сдвигам, которые мы интерпретируем как причину или как условия изменений и сдвигов в нашем осознании истории. История здесь всегда как бы “упирается” в момент ее осознания нами, как бы кончается на этом моменте, называемом нами актуальное настоящее”. Эта тривиальная точка зрения, вполне совпадающая с традиционным философским пониманием историзма, оказывается в случае нашего рассмотрения хронополитики неинтересной и непродуктивной. Я, скорее, склонен считатьактуальное настоящее” именно таким временем, в котором уже случились какие-то радикальные изменения в историческом самосознании. Тогда, хронополитику можно рассматривать как форму отражения этих изменений или как их следствие. Одним из этих радикальных изменений я считаю резкое снижение роли идеологии в культуре и роли политической идеологии в политике.

2.1. Этот феномен деидеологизации я бы связал не только с потерей большинством идеологий престижа и притягательности для среднего обывателя, но прежде всего с уменьшением энергетичности идеологии в целом и, таким образом, с уменьшением количества феноменов культурной, общественной и политической жизни, которые могут приобрести идеологический смысл, то есть могут стать идеологией. Одним из последствий общей деидеологизации общества можно считать повышение в общественном сознании роли так называемых “объективных” факторов – и прежде всего времени. Отсюда, в частности, следует необходимость для хронополитики нейтрализации идеологических крайностей, а иногда и необходимость сознательного и, так сказать, опережающего устранения идеологии вообще. Последнее подчеркивается и тем очень важным обстоятельством, что уже со второй половины двадцатого века идеологии, как аспект и фактор политической жизни, утрачивают свою долговременность, становятся все более и более краткими и краткодействующими. В самом деле, если мы возьмем век политической истории мира, предшествующий распаду СССР (завершившему сорокалетний период распада так называемых мировых империй), то ясно увидим, что в истории каждого отдельного государства его конкретная политика (как внутрення, так и внешняя) изменялась гораздо быстрее, чем его общая политическая идеология. Иначе говоря, политическая идеология имела, как правило, больший срок жизни, чем конкретная политика.

2.2. Я думаю, что из самой идеи хронополитики следует необходимость пересмотра и переоценки критериев “политического времени”. Пересмотр и переоценка этих критериев являются здесь не тактической мерой, диктуемой изменением политической ситуации, а одним из центральных принципов политической стратегии. Возьмем такой почти парадоксальный случай. За последние сорок лет политика арабских стран Ближнего Востока в их конфликте с Израилем практически оставалась неизменной, в то время как политическая идеология как отдельных стран, так и всего мусульманского Ближнего Востока в целом менялась по крайней мере четыре раза в широчайшем спектре – от левого экстремизма до ультраправого фундаментализма и от арабского национализма до интернационального терроризма. Мы слишком привыкли принимать на веру гегелевский (и марксистский) тезис об отставании идеологии от политической действительности, чтобы вовремя переориентировать политическое мышление на современную кратковременность и “очаговость” политических идеологий. Отсюда, неизбежные ошибки и российского правительства в его политике в отношении “мусульманских субъектов” Российской Федерации: правительство оценивает центробежные тенденции в этих субъектах то как местнонационалистические, то как общемусульманские, то как региональные, то как все вместе или что угодно другое; отсюда – безграмотные реакции на эти тенденции, принимающие то форму антимусульманских пропагандистских высказываний иерархов русской православной церкви, то уже вовсе безобразную форму массового употребления позорных для России кличек типа “лица кавказской национальности” и так далее. Причина этих ошибок прежде всего в непонимании крайней нестойкости и кратковременности идеологий и идеологических политических концепций в современном мире.

2.3. Я думаю, что особенно важен хронополитический подход к тому, что сейчас называется “глобальной политикой” и “глобальной политической ситуацией”. Без такого подхода сама идея глобализма останется одной из модных политико-экономических фикций. Если говорить о “глобальности” серьезно, то сейчас она не более чем бесплотный фантом, хотя и в своей бесплотности он успел породить множество интерпретаций, в которых целиком упускается как политическое содержание глобальности, так и временность ее функционирования как термина и понятия. Как неудачная имитация давно отжившего и идеологически скомпрометированного понятия геополитики, глобальность пока представляется какой-то неопределенной возможностью, политическая реализация которой маловероятна, не говоря уже о том, что она в себе таит, как любая другая политическая иллюзия, немалую опасность в отношении возможных непредвиденных эффектов как политического, так и культурного характера. Оставаясь неотрефлексированной, идея глобальности уже привычно отождествляется сглобальной либеральной идеологией”, ведущей свое происхождение от документов Римского Клуба и других текстов “гуманистического оптимизма” пятидесятых-шестидесятых годов. Кратковременность глобализма как идеологии очевидна не только из-за его крайней неэффективности в отношении частных конкретных политик. И в этой связи интересно отметить хотя бы тот факт, что 11 сентября 2001 г. имело своим прямым последствием ряд откровенно антилиберальных актов не только во внешней, но и во внутренней политике ведущих государств мира.

3.0. Итак, если хронополитика конструируется нами как определенный образ политического действия, выработанный в процессе рефлексии над политическим мышлением (хотя этим понятие хронополитики никак не исчерпывается), то и время в хронополитике конструируется нами как время политического действия. Отсюда естественно возникает необходимость рассмотрения политического действия как отдельной и особой категории хронополитики.

3.1. При этом однако было бы методологически неправильным вводить время в хронополитике через политическое действие. Как уже было сказано выше, время здесь полагается обладающим своей собственной объективностью, - иначе пропадает специфический характер хронополитики. В то же время феноменологически некорректным будет считать, что время существует только в его заполненности политическими действиями либо в его возможности быть ими заполненным. В конце концов, феноменологически возможно и общее допущение о том, что любая конструкция политики, а не только хронополитика, предполагает, что политические действия всегда уже есть, даже если они еще не проявлены в той или иной конкретной политической деятельности. В этом смысле политическое действие выступает как особого рода объективность, делегируя всегда присутствующие в нем элементы субъективности в политическую деятельность. Тогда выражение “политик – это тот, кто живет в мире политики” – не метафора, а краткая формула политической деятельности. Ибо политик в своем политическом мышлении исходит из аксиомы универсальности политического действия, сколь бы политически стабильным и не изменяющимся ни был или ни казался ему окружающий его мир. Да мир и не должен ему таковым казаться, иначе он не политик. Более того, политический деятель по своей функции делает мир политическим. Мы могли бы предложить самую общую феноменологическую формулировку политики: политика – это такой образ мышления, который превращает любое действие в политическое действие и любое политическое действие в политическую деятельность. Разумеется, говоря о политическом действии как объекте политического мышления, необходимо всякий раз оговаривать, что политическое действие будет одновременно фигурировать и в своей актуальности, и в своей возможности превратиться в политическую деятельность. Тогда, о политике можно было бы сказать, что она объективно политизирует общество, даже когда субъективно ее задачей является деполитизирование общества, на которое направлена ее политическая активность. В этом и состоит одна из основных трудностей феноменологии политического действия: ибо, с одной стороны, оно дано нам в своей квазиобъективности как то, из чего исходит в своем существовании любая политика, но, с другой стороны, оно генерируется политикой и, строго говоря, может существовать, как понятие и термин, только в контексте уже сформулированной политики.

3.2. В хронополитике сфера политического действия гетерогенна. Она гетерогенна не только из-за естественных различий политических действий, то есть различий, обусловленных тем, что они находятся в областях различных, а зачастую и антогонистических в отношении друг друга политик; но также вследствие того, что политические действия могут реализоваться в различных временах, сведение которых к одному “политическому времени” далеко не всегда имеет смысл. Отсюда – расплывчатость, а иногда и явная ошибочность применения терминов времени в оценках политических действий. Так, например, называя то или иное политическое действие “своевременным” или “несвоевременным”, мы должны иметь в виду двусмысленность этих терминов. Ведь, с одной стороны, речь здесь идет о времени выполнения или решения конкретных политических задач, уже сформулированных в контексте той или иной конкретной политики; но, с другой стороны, - и здесь мы опять возвращаемся к объективности времени в хронополитике – мы можем иметь дело и с временем самих этих политических действий, временем, которое нам приходится дополнительно конструировать как относительно независимое от конкретных политических контекстов.

3.3. Однако утверждение о том, что время хронополитики – это по преимуществу время политического действия, никак не элиминирует так называемое “историческое время”. Последнее остается как внешнее в отношении времени хронополитики. Уточним: внешним историческое время полагается примерно в таком смысле, в каком астрономическое время условно полагается внешним для исторического. Напомним, что сама идея исторического времени никак не может считаться внеисторической, то есть “вечной”. Более того, если условно считать, что историческое время – это время, заполненное историческими событиями, то сама эта идея, так же как и идея истории, может считаться одним из исторических событий (к чему не лишним будет добавить - событием относительно поздним в известной нам истории человечества: не будет большой натяжкой сказать, что впервые идея исторического времени нашла свое отражение в римских и позднеэллинистических текстах где-то в третьем или четвертом веках н.э. – возможно, уже под влиянием раннего христианства; хотя некоторые версии и модификации этой идеи довольно четко прослеживаются в древнекитайских текстах третьего-четвертого веков до н.э.). Однако, как понятие и термин исторической науки в целом и в частности политической истории, историческое время заслужило себе место только в работах французских и английских историков семнадцатого-восемнадцатого веков.

Не элиминируя историческое время, хронополитика его релятивизирует. Первым шагом в релятивизации исторического времени безусловно является устранение множества привычных метафор, составляющих его эстетику, метафор настолько привычных, что мы их воспринимаем и употребляем как термины, в которых описывается не только история, но и ситуации настоящего времени. Так, например, выражение “эра мировых империй прошла; наше время – это время господства единой глобальной политики над частными политическими интересами” - это чистая историческая метафора, да еще и почти буквально списанная с текста одного из “Йенских Семинаров” Гегеля. Но именно неотрефлексированность такого рода метафор в политическом мышлении приводит к тому, что не только отдельные люди, но и отдельные политические системы воспринимают эти метафоры как политические аксиомы, не видя их политической двусмысленности, а иногда и полной бессмысленности. Так, даже самый элементарный анализ приведенного примера показывает, что тенденция к ослаблению противоречий между “политически-общим” и “политическими частными” (опять же по Гегелю) ни логически, ни исторически не исключает тенденции к нарастанию противоречий между отдельнымиполитическими частными”. И тогда возникает вопрос: может ли историческое время рассматриваться как одно и единое для всех политических систем? С точки зрения хронополитикине может, ибо в противном случае хронополитика совершила бы ошибку идеализации времени, о которой уже говорилось в данной разработке.

3.4. Релятивизация единого для всей истории исторического времени логически ставит перед хронополитикой вопрос: а является ли настоящее время одним и единым для всех политик и политических систем современного мира? Или это, опять же, одна из иллюзий идеологии “глобализма”? Однозначный ответ на этот вопрос пока дать трудно, но уже сейчас мы можем указать – пусть пока в порядке футурологической гипотезы – на одно обстоятельство, которое будет иметь немалое значение для хронополитики. Вследствие феноменально быстрого развития средств массовой информации и феноменального ускорения технологических коммуникаций и средств массового передвижения в современном мире возникает и получает свои формулировки идея “единого гомогенного мирового пространства”. Эта идея – пусть пока еще весьма далекая от конкретной реализации – стала одним из наиболее существенных моментов глобальной политической идеологии. Не входя в обсуждение далеких или близких перспектив реализации этой идеи (многие из которых мне представляются крайне сомнительными), я ограничусь одним замечанием общеметодологического порядка.

Из гомогенизации мирового пространства никак не следует гомогенизация политического времени в современном мире. Я, скорее, склоняюсь к предположению, что гомогенизация пространства может усилить тенденции к гетерогенизации времени (“мы живем в одном мире” - еще не значит, что “мы живем в одном времени”). В связи с этим привожу, пусть в качестве курьеза, следующий пример. Один из известных антропологов, в течение многих лет исследовавший условия жизни и быт населения юго-западной части Деканского полуострова (самый культурный район Индии с почти стопроцентной грамотностью, и по развитию компьютерной технологии превосходящий Швецию, Голландию и Францию), отмечает в заключении своей работы об этом регионе, что необыкновенный информационно-технологический прогресс за последние двадцать лет вызвал необыкновенно острую реакцию, выразившуюся в едва ли не повсеместном стремлении к возрождению традиционных форм прошлого. “Мы хотим вернуться в девятнадцатый век, - недавно заявил один из националистических лидеров этого района. - Благодаря средствам массовой информации мы гораздо лучше осведомлены о политике федерального правительства и о международной политической ситуации. И чем лучше и шире наша осведомленность, тем сильнее мы хотим освобождения от полностью коррумпированного индийского правительства и изоляции от обезличивающего и всеуравнивающего влияния США и международных организаций.” Я отмечаю такого рода примеры, как возможные точки гетерогенизации времени в современном мире.

Я думаю, что одной из задач хронополитики является тщательное исследование тенденции к гетерогенизации времени и ее возможных политических эффектов.

Справка для выезжающих за границу в Москве
Hosted by uCoz