Барзилов С

Главная Каталог раздела Предыдущая Оглавление Следующая Скачать в zip

Барзилов С.И.

Барябина Е.Н.

СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКИЕ

И ПОЛИТИЧЕСКИЕ ОСНОВАНИЯ

СТРУКТУРИЗАЦИИ

ПОВОЛЖСКОГО РЕГИОНА

_Поволжский регион представляет собой сравнительно самостоятельную экономическую, политическую и
территориально-поселенческую структуру с определенными административными границами, социально-профессиональным и этническим составом населения. Регион занимает довольно специфическое место в миграционных процессах с юга на север и с востока на запад на территории бывшего Советского Союза, а также в движении финансовых потоков и оружия из центра России в республики и области Северного Кавказа. При этом Поволжье является зоной концентрации боевых соединений и материальных ресурсов по обеспечению интересов федерации на южных рубежах. Тесное соприкосновение с кавказскими проблемами оказывает значительное влияние на положение дел в регионе. В силу отмеченных обстоятельств он является одним из основных мест притяжения теневого бизнеса, криминального капитала, что формирует ситуацию массового отчуждения населения от политики. Поволжский регион в большей степени известен не экономическими успехами, удачными инвестиционными проектами, преуспевающими предпринимателями, а различными финансовыми пирамидами, грандиозными, но неосуществленными и едва ли осуществимыми замыслами, авторитарными тенденциями. Достаточно назвать финансовые пирамиды типа “Хопер - инвест”, “Русский дом - Селенга”, историю с избранием нижегородского мэра. Поволжские региональные лидеры, вслед за свердловскими и санкт-петербургскими, весьма успешно проникают в федеральные структуры исполнительской власти. За исключением саратовской и астраханской областей, регион имеет в центре довольно влиятельные землячества и группы давления, связанные с военным и машиностроительным бизнесом. Таким образом, в его экономических и политических структурах происходят достаточно сложные, неоднозначные, противоречивые процессы, которые не укладываются в рамки существующих в политологической аналитической литературе представлений. Классификация региона на основе различных параметров в современных исследованиях имеет зачастую формальный характер или отражает определенные идеологические мотивы.

Поэтому, говоря о политической структуре региона, следует иметь в виду следующие обстоятельства.

Во-первых, в значительной мере устарело, да и никогда не отвечало реальности деление областей и автономий региона на “красные пояса” и “бастионы демократии”. Это представление во многом результат снобистского взгляда федеральных аналитиков на провинциальный социум. В Поволжье традиционно существует единство между бывшей коммунистической номенклатурой, директорским корпусом (ныне - крупными менеджерами) и так называемой оппозицией. Не случайно регион не выдвинул ни одного крупного федерального политического деятеля либерального или коммунистического толка. В политико-идеологическом смысле все поволжские лидеры - на одно лицо и имеют лишь небольшие отклонения в сторону правой или левой оппозиции. Различия имеют преимущественно тактический характер и связаны в основном с проблемами формирования собственного благоприятного имиджа. Политические символы и знаки довольно легко модифицируются и сменяются.

Во-вторых, региональная политическая структура обременена криминальными явлениями и обстоятельствами, как, впрочем, и по всей России. Характер, масштабы распространения и глубина влияния теневой власти обычно не просчитываются в различных аналитических материалах. Регион — это транспортный коридор для наркотиков, оружия и финансов с юга на север, с запада на восток и наоборот. Было бы наивно полагать, что криминальные элементы не обеспечивают себя рычагами влияния на местные структуры власти и в органы правопорядка. Бизнес в Поволжском регионе в основном посреднический и криминальный.

В-третьих, в результате разрушения политической системы тоталитарно-коммунистического характера сформировалась региональная клановая политическая структура. Прежняя властная вертикаль сменилась не менее жесткой неформальной клановой вертикалью. Регионом правят по существу не политические группировки и административные команды, а социально-экономические кланы и политические клики. Очередным политическим мифом можно считать представления о том, что российская политическая жизнь, якобы, не имеет структуры. Однако два элемента политического устройства регионов сейчас обнаруживают себя довольно отчетливо. Это: а) местные политические клики и социальные кланы; б) группы, представляющие экономические и политические интересы федеральных финансовых структур, осуществляющие влияние и лоббистскую поддержку в интересах финансовой олигархии. Это легко понять не только чисто теоретически, но и визуально. Достаточно пройтись по центру любого поволжского губернского города, чтобы убедиться в том, что местные администрации и филиалы крупных коммерческих банков расположены рядом. Это отнюдь не символ федеральной финансовой подпитки местной власти и экономической активности региональных правительств, а скорее, свидетельство сращивания провинциальной клановой структуры с федеральным финансовым капиталом.

В-четвертых, политическая дифференциация поволжских областей и автономий не может осуществляться на основе того, что местные политические режимы применяют в своей деятельности различные социальные технологии. Суть этих технологий едина: они являются по своей направленности технократическими, причем в негативном смысле.

Таким образом, нет достаточных оснований классифицировать региональные политические режимы по степени “продвинутости” в сторону политического и экономического реформирования. Это можно осуществить лишь с помощью комбинирования, учета соотношения происходящих в регионе реальных процессов, явлений и тенденций. Они весьма противоречивы и разнообразны. Это: а) авторитарная и демократическая тенденции; б) теневая и конституционная власть; в) партийная и клановая структура; г) социально-гуманитарные и технократические факторы управления; д) социальная безопасность и устойчивость провинциального общества и обеспечение групповых, клановых интересов местной административной элиты; е) нравственные основания власти, ее мифологизация в региональной идеологии и реальные способы ее осуществления, психология реализации; ж) политическая экспансия местной административной элиты и степень податливости населения. По соотношению между этими явлениями и тенденциями можно характеризовать политическую структуру Поволжского региона. Такие же политологические категории как “либерализм”, “коммунизм”, “традиционализм”, “консерватизм” или социологические и экономические определения типа “структура экономического и политического пространства”, “предпринимательский климат”, “инвестиционный риск”, “индекс экономической свободы” здесь мало приемлемы и являются скорее идеологическими символами и метафорами, чем реальными явлениями.

Представляется, что сочетание указанных явлений и тенденций “работает” и проявляется не само по себе, не в их собственных отношениях и взаимосвязях, а в системе определенных политико-социальных проблем и процессов. Следует говорить о явлениях и тенденциях, существующих в рамках определенных системных проблем. К числу таких проблем, по нашему мнению, наиболее актуальных для Поволжского региона, можно отнести:

a) технократизацию местной политической власти и общественного самоуправления, что с формально-политологической точки зрения нередко называется нарастанием авторитарных тенденций;

b) провинциализацию политического процесса на уровне региона;

c) становление кланового характера региональной политической структуры;

d) актуализацию проблем социальной безопасности провинциального, в том числе поволжского, социума.

Следует подчеркнуть, что анализ данных проблем весьма проблематично вести с точки зрения тех мировоззренческих стандартов и методологических трафаретов, которые сложились к настоящему времени в отечественной политологии. Социально-политические процессы в современной России характеризуются преимущественно с позиций западноевропейской и североамериканской исследовательской традиции, сформировавшейся на опыте открытых и развитых социальных систем, к которым Россия, определенно, не принадлежит. Складывается ситуация, когда политическая методология развивается и интерпретируется сама по себе, не учитывая реальных проявлений социальной действительности. Методология нередко является самоцелью и представляется самодостаточной. Доказательность и глубина теоретического обобщения нередко подменяется кодификацией и систематизацией зарубежных концептуальных построений. В этом есть свои плюсы и минусы. Плюсы в том, что научная необязательность и теоретическая некорректность отечественных социологических построений, идущих от вольного социологизаторства периода коммунистической диктатуры, преодолевается четкостью западной социологической и политологической традиции. Минусы же в том, что увлечение западными социолого-политологическими моделями и стереотипами несколько огрубляют и нивелируют адекватное восприятие российской действительности. Методологическая четкость и корректность кодифицированных установок не позволяет осмыслить во всей полноте и противоречивости российскую политическую реальность, особенно в провинциальном ее варианте, тем более проникнуть в тайны и хитросплетения теневой политики. Слабое знание этой политики как бы компенсируется глубоким знанием западной методологии.

Это обстоятельство следует учитывать и в связи с тем, что региональная политическая жизнь может быть описана не столько с точки зрения западных социальных стандартов, сколько с позиций теории и практики слаборазвитого и экономически неэффективного социума, представляющего к тому же закрытую общественную систему. К российской действительности мало применимы категории гражданского общества и правового государства. В большей степени к нему подходят социальные качества и оценки маргинального, люмпенизированного сообщества, то есть концепции и методология слаборазвитости. Преодоление имперских амбиций российского политического мышления связано с переходом; от взгляда на Россию как на великую державу к представлениям о ней как о слаборазвитом государстве. Это теории Ф. Фанона (“Проклятьем заклейменные”), Дж. Уоддиса (“Новые теории революции”), Г. Джоржа (“Прогресс и бедность. Исследование причины промышленных застоев и бедности”) и т.п. Демократия является качеством и функцией сильного и политически эффективного государства с развитой экономикой. Массовые же маргинализация и обнищание населения органически связаны с региональным сепаратизмом и авторитаризмом.

Технократизация региональной власти, провинциализация политического процесса на местном уровне, становление кланового характера региональной политической структуры и актуализация проблем социальной безопасности определяют, по нашему мнению, политическое структурирование Поволжского региона. Причем, эти процессы и явления отнюдь не уникальны для региона, они повсеместны и глубоко проникли в политическую жизнь всей России.

Технократизация власти означает усиление технократических тенденций в социально-политических технологиях. Под технократизмом технологий мы понимаем такой порядок принятия и реализации властно-управленческих решений, когда за основу берутся чисто экономические факторы, сводящиеся к производственно-техническому аспекту, а также политические обстоятельства, ограниченные правовой процедурой и юридическим регламентом.

Базовым механизмом осуществления таких решений являются преимущественно организационные мероприятия, политико-волевые действия. Основные принципы технократизма таковы: а) правящее меньшинство лучше понимает общие социальные и глобальные экономические и политические интересы, чем управляемое большинство; б) социальное насилие является основным рычагом «согласования» интересов большинства с интересами меньшинства.

Главными составляющими технократической методологии и социальной технологии являются:

1. Абсолютизация организационных мер в регулировании экономических, политических отношений и социальной сферы.

2. Построение и функционирование управленческих команд по принципу личной преданности и клановой принадлежности.

3. Отчуждение местного населения от политики и властно-волевое регулирование экономических отношений.

4. Широкое использование идеологических мотивов в отношениях с населением, агрессивный, наступательный характер идеологии.

5. Подчинение политики идеологическим задачам, которые сводятся к обработке общественного мнения в пользу административных лидеров. Примат политики над экономикой.

6. Культ местного харизматического лидера.

По степени технократизации на первом месте стоят Калмыкия и Татарстан. Замыкает эту цепочку Астраханская и Самарская области. С технократическими тенденциями напрямую связан уровень жизни населения. Технократизм прямо пропорционален авторитаризму, а авторитаризм, в свою очередь, массовому обнищанию большинства населения. Тем самым технократические методология, идеология и социальная технология являются ответом лидеров Поволжского региона на вызов времени и реакцией местных административных элит на сложную социальную ситуацию.

Провинциализация политического процесса на местах связана с широким распространением сельского образа жизни и деревенской ментальности в политическом процессе. Принципы управления регионом адекватны принципам руководства прежней колхозной системой. Среди них следует отметить следующие: а) бартеризация взаиморасчетов предприятий и натурализация оплаты труда; б) жесткие приемы стабилизации и властного поддержания ее низкого уровня, своего рода колхозные трудодни; в) формальный характер, как и в колхозной системе, демократической процедуры, то есть массовое вовлечение в управление местного населения при почти нулевом его социально-политическом результате; г) сведение демократии к голосованиям, к выборам регионального “председателя”, на котором замыкаются последующие кадровые и властно-организационные процедуры, вплоть до формирования представительной власти; д) формирование местного самоуправления по принципу колхозных бригад и отделений, назначенческий характер выдвижения народных представителей в органы власти и самоуправления. Провинциализация политического процесса адекватна технократизации управления и власти. Поволжские регионы таким же образом дифференцированы и по данному основанию.

Наибольшую сложность представляет структуризация Поволжского региона по клановому характеру организации политической жизни. Под провинциальным кланом мы понимаем неформальную организацию по какому-либо признаку небольшой группы людей, оказывающих, в конечном счете, решающее значение на реализацию региональной политики, в первую очередь финансовой и кадровой. В основе клана лежит экономический интерес, связанный с распределением и перераспределением собственности и бюджетных средств. Политическая клика есть внешнее проявление и реализация кланового интереса. Клика формируется в зависимости от реальной политической ситуации. Это политико-менеджерское обеспечение кланового интереса. По некоторым оценкам интересы клана в регионах обслуживает 5-6 политических клик. Кланы и клики отличаются друг от друга персональным составом. Представителем и формальным лидером ведущего клана является региональный лидер. Второе лицо в регионе регулирует деятельность политических клик. Эта персона, как правило, не входит в доминирующий клан и реализует для лидера весьма специфическую роль, выступая регулятором и координатором отношений с второстепенными кланами и политическими кликами. С другой стороны, такое лицо является потенциальным “жертвенным животным”, на которое очень удобно и целесообразно в нужное время списать все неудачи местной политики.

Клановая структура регионов внутренне дифференцирована. В основе структуры находятся базовый клан, руководимый несколькими членами, связанными семейно-родственными связями. Руководство имеет свое ядро и маргинальные или сменяемые элементы. Ядро состоит из неформального кланового лидера и его ближайших родственников, связанных кровным родством. Маргиналы - это вошедшие в базовый клан на основе заключенных браков. В случае их распада они или остаются в клане, что происходит крайне редко, или переходят в небазовые кланы. Базовый клан имеет свою экономическую структуру и финансовую основу, а также политическое прикрытие и правовое обеспечение со стороны местной власти. На ступеньку ниже находятся территориальные кланы, контролирующие ту или иную административную единицу в рамках региона. Территориальные кланы продолжают и воспроизводят экономическое влияние и политическое могущество прежних партийных клик. С этими кланами согласовывает свои действия, в частности кадровые назначения, базовый клан. За территориальными кланами следуют кланы политического влияния, то есть группы людей, в той или иной форме приватизировавшие различные участки местной власти, исполнительной, законодательной и судебной. Есть свои кланы и в средствах массовой информации. Кланы политического влияния наиболее непосредственно связаны с политическими кликами. Они или вырастают из политических клик, или, утрачивая свое клановое влияние, переходят в них. Состав кланов политического влияния непостоянен. Он систематически обновляется в результате жесткой кадровой политики формального и неформального лидеров базового клана.

Партийная структура региона, механизм ротации управленческих кадров, система рекрутирования местной элиты преломляются и взаимодействуют с провинциальной клановой структурой. Данная структура сложилась во времена коммунистического политического режима и отражала жесткую служебную иерархию бывших партийных начальников. Под каждого такого начальника на местах формировался свой клан. В те времена существенных различий между кланами и кликами не было. Сейчас, когда власть складывается из своих теневых и конституционных элементов, ситуация изменилась. Клан как базовый элемент местной политики находится в теневых структурах. Он в основном регулирует отношения местной власти, организованной преступности и теневой экономики, несущей конструкцией которой является винно-водочный бизнес, эксплуатация недр и добыча полезных ископаемых. Отсюда во многом проистекают инициативы по местным приватизациям природных ресурсов. Различные экономические и реформаторские инициативы на региональном уровне объясняются зачастую клановыми интересами, связью администрации с теневой властью.

Индекс социальной безопасности является своего рода квинтэссенцией приведенных выше оснований социальной дифференциации регионов. Экономическая и политическая ситуация в современном российском обществе характеризуется проявлением и разрастанием системного кризиса, что требует и системных показателей в его анализе¹. Тем более проблематика социальной безопасности органически вписывается в систему других политических индикаторов: национальной, военной, экономической безопасности. Данный подход вполне преодолевается введением в оборот понятия и индикатора социальной безопасности.

Под социальной безопасностью² региона мы понимаем комплексную оценку уровня жизни населения, соотношение между качеством и количеством трудового вклада и материальным вознаграждением за него, а также отношение общества к условиям своего повседневного существования. Понятие социальной безопасности характеризует уровень социальной напряженности в провинции. Она имеет низшую и высшую точку своего измерения. Низшая точка — это когда проблема социальной безопасности актуализируется и заявляет о себе, когда ситуация начинает выходить из-под контроля власти и механизм саморегулирования, самоорганизации провинциального социума постепенно блокируется методами властно-распорядительного и силового давления со стороны местных администраций и правительств. Высшей точкой актуализации проблем социальной безопасности является открытое неповиновение населения действиям местной и федеральной власти. Оно может выражаться как в массовых политических движениях, так и в почти полной деградации провинциального социума, когда он в основном утрачивает жизнеспособность и устойчивость. Основным критерием социальной безопасности в этом случае является состояние наиболее слабого звена или элемента в общественных отношениях. Поскольку разработка системы индикаторов социальной безопасности - дело будущего, предлагаем один из основных таких индикаторов - подростковую делинквентность, в которой воплощаются, пересекаются и воспроизводятся основные социальные катаклизмы. В качестве рабочего определения под делинквентностью мы понимаем противоправные действия, предполагающие карательные, судебные действия государственной власти. Подростковая делинквентность является, по нашему мнению, наиболее обобщенным показателем социального нездоровья общества, для чего имеются существенные основания.

Во-первых, в кризисном, переходном социуме наиболее комплексной его характеристикой является социальный статус, уровень жизни и права наименее защищенной ее части, в первую очередь детей, тем более переступивших грань закона. Социальное неблагополучие измеряется не степенью благополучия, а именно уровнем неблагополучия. Социальное положение наиболее обездоленной части общества является точкой отсчета в определении индекса социальной безопасности.

Во-вторых, подростковая делинквентность характеризует особенности отношений и взаимосвязи общества и власти через призму самой острой социальной проблемы. Подростковую делинквентность можно рассматривать, на наш взгляд, как наиболее радикальный способ реакции общества на власть и условия своего существования. В свою очередь власть через санкции на данную реакцию общества демонстрирует свою силу. Подростковая делинквентность — это перманентное состояние войны между государством и обществом. Это одновременно скрытая и открытая форма взаимного социального насилия, приобретающая при определенных условиях более масштабные и глобальные формы.

В-третьих, подростковая делинквентность обнажает пределы политической демократии, социальной терпимости, гуманности, а следовательно, устойчивости политического порядка, его возможности регулировать общественные отношения в рамках консенсуса власти и общества.

В-четвертых, в подростковой делинквентности закладываются и воспроизводятся наиболее долговременные тенденции социального неблагополучия и нездоровья общества. Это катализатор наиболее радикальных форм негативных установок и действий, способных сыграть роль малого мотора массового радикализма. Это, с одной стороны, показатель неспособности государства контролировать социальную ситуацию, а с другой стороны, индикатор неспособности общества жить в условиях демократии. Взаимная неспособность имеет конфликтный характер и во многом определяет перспективу их взаимоотношений.

Таким образом, классификацию регионов можно осуществлять по состоянию и характеристикам социального поведения наименее защищенной социальной группы - подрастающего поколения. Причем данный показатель поддается эмпирическому наблюдению и статистической констатации, следовательно, он объективен и прогнозируем.

Примечания:

¹ См.: Шевцова Л., Клямкин И. Эта всесильная бессильная власть // Независимая газета, 1998, 24 июня.

² См.: Богатуров А.Д. Современные теории стабильности и международные отношения России в Восточной Азии в 1970-90-е гг. - М., 1996; Кортунов С.В. Контроль над вооружениями и интересы России. - М., 1997; Фролов А.В. Взгляды и концепции региональной безопасности в СССР и России. - М., 1994; Шаклеина Т.А. Российская внешнеполитическая мысль: в поисках национальной стратегии. - М., 1997; Жинкина И.Ю. Стратегия безопасности России: проблемы формирования понятийного аппарата. - М., 1995; Санько В. Радикальные рецепты. Экономическая безопасность - вещь растяжимая // Независимая газета, 1998, 4 июня.

Главная Каталог раздела Предыдущая Оглавление Следующая Скачать в zip