Американская и европейская модели корпоративного поведения: сходство, отличия и перспективы развития

ВЛАДИСЛАВ ИНОЗЕМЦЕВ
доктор экономических наук,
директор Центра исследований постиндустриального общества
(Россия)

• За последние 10 лет американцы раздули один из самых больших “пузырей” в финансовой истории
• Проблема американской экономики коренится в корпоративной модели, ориентированной на достижение сиюминутных и отчасти иллюзорных целей в условиях пренебрежения интересами и потребностями общества
• В особенностях корпоративных культур ЕС и США нашли отражение фундаментальные различия исторически сложившихся в Европе
и Америке культурных парадигм

Не будет преувеличением сказать, что в последние месяцы внимание всего мира приковано к нарастающим проблемам корпоративной Америки. С января 2001 г. по июль 2002 г. наиболее репрезентативный фондовый индекс США S&P500 упал на 36,9% (с марта 1929 г. по сентябрь 1930 г. он снизился лишь на 16,9%). В конце июля 2002 г. американские биржевые индексы находились ниже достигнутых ими весной 2000 г. максимальных значений: AmexComp – на 25,52%, DJIA – на 34,30; Russell2000 – на 39,94; S&P500 – на 47,78; Nasdaq100 – на 80,99%. Нынешняя понижательная тенденция, если до конца года не произойдет оживления деловой конъюнктуры, по продолжительности превысит ту, что имела место в период Великой депрессии (с сентября 1929 г. по июнь 1932 г.). Как бы ни старались быть убедительными американские политики, доказывая, что хозяйственная мощь США ничуть не ослабла, за этой тенденцией стоит реальное ухудшение показателей развития экономики. Неслучайно 5 из 10 крупнейших банкротств в американской истории пришлись на первую половину 2002 г.; и никто не возьмется прогнозировать, сколько их произойдет до конца года.

В такой ситуации многие эксперты пытаются утверждать, что небывалый спад на американских рынках порожден потерей доверия инвесторов, вызванной вскрывшимися во многих крупных компаниях приписками и злоупотреблениями. Данный факт действительно имеет место, однако к рассматриваемому вопросу, на мой взгляд, следовало бы подойти более серьезно и попытаться проанализировать фундаментальные причины процессов и явлений, всплывших на поверхность. Эти причины проще всего понять сравнивая принципы и идеологию американского и европейского корпоративного поведения.

“Американская этика” и дух капитализма

Исторически США сформировались как страна, граждан которой объединяло стремление к неограниченной свободе. Американская экономика и сегодня остается одной из наименее подверженных регулированию со стороны государства.

Логика американского капитализма предельно проста: с одной стороны, “большое количество продукта и его легкая доступность выступают достаточным основанием целесообразности его потребления”¹; с другой – наличие потребительского спроса не оставляет сомнений в необходимости его удовлетворения. Но если товарами становятся материальные блага, услуги, информация и капитал, что мешает корпорации пополнить этот ряд? Ничего. Именно поэтому «каждая компания в Соединенных Штатах не только стремится к тому, чтобы “сделать” как можно больше денег, и “сделать” их как можно быстрее, но и готова в любой момент быть проданной»(курсив мой – В.И.)², если это оказывается наиболее эффективным методом повышения благосостояния ее владельцев. Причем поскольку цена капитала задается одной только минутной потребностью в нем, становится актуальной задача всемерного “вздувания” последней. Наращивание состояния держателей акций (shareholder value) идентифицируется с созиданием богатства, и об этом открытии многочисленные гуру американского менеджмента 90-х годов прошлого века оповестили весь мир.

Как же быстро повысить пресловутую shareholder value? Основным условием успеха в данном бизнесе, как и в любой пирамиде, является постоянный приток новых денег. Важнейшими методами, позволяющими его организовать, выступают традиционные гарантии привлекательности активов, создание мифов о ценности активов нового типа, а также провоцирование максимально возможной активности фондового рынка, прежде всего за счет предельного расширения круга заинтересованных игроков.

За последние 10 лет американцы, задействовав названные приемы, раздули один из самых больших “пузырей” в финансовой истории. Приток ресурсов, оказавшихся в распоряжении корпораций США, принял невиданные прежде масштабы. Его источниками служили неоправданно высокие расходы населения, привлекаемые заемные средства, а также капиталы иностранных инвесторов.

Однако практика показала, что корпорации способны лишь использовать последствия потребительского бума, кредитной экспансии банков и активности иностранных инвесторов, но не могут определять динамику данных процессов. В силу этого осуществляемая в 90-е годы стратегия корпоративного поведения поставила американские компании в жесткую зависимость от факторов, не подвластных их контролю и не поддающихся точному учету. Их руководителям оставалось лишь верить в благоприятное развитие ситуации. И до поры до времени она находила блестящие подтверждения.

Если в 1950-1992 гг. норма сбережений населения в США колебалась 7,5-10,9% располагаемых доходов, то за 1992-2000 гг. она упала до минус 0,12%. Более того, в I квартале 2001 г., когда кризисные явления становились все заметнее, американцы направили на личное потребление средства, на 7% превосходившие их доходы. К началу 2001 г. суммарные долги домашних хозяйств поднялись до 73% ВВП (тогда как даже после рецессии 1990-1991 гг. они достигали лишь 63,2). При этом в 2000 г. граждане были вынуждены отдавать на обслуживание полученных кредитов от 18 до 32% располагаемых доходов.

Корпорации тратили еще больше: так, прирост ВВП США в 1995-1999 гг. составил около26%, а их расходы на обновление основных фондов увеличились на 60%, а на приобретение компьютерных технологий и программного обеспечения – более чем в 4 раза. Как следствие, потребность всех субъектов хозяйствования в привлеченных средствах росла очень быстрыми темпами. За 1997-2001 гг. отношение задолженности крупнейших компаний к их прибылям более чем удвоилось. В целом с 1992 по 2000 г. американский частный сектор проделал путь от профицита в 5% ВВП к близкому по размеру (и исторически беспрецедентному) дефициту. Это изменение и было основным источником роста спроса в американской экономике.

Кроме того, в последние годы резко увеличился поток капиталовложений из-за рубежа. Если в 1995 г. иностранцы обеспечивали 4% общего объема нетто-покупок американских акций, то в 1999 г. – уже 25,2, а в первой половине 2000 г. – 52%. Согласно расчетам Д. Дэвиса и Д. Вайнстайна из Колумбийского университета, в 1981-2000 гг. приток иностранных частных инвестиций обеспечивал до 21% всех капитальных вложений в экономику США³.

Каким же образом руководителям американских компаний удавалось привлекать столь масштабные инвестиционные ресурсы? Отчасти этому способствовали не зависящие от них факторы, такие, как рост во второй половине 90-х годов курса доллара, делавший вложения в американские активы невероятно выгодными. С другой стороны, корпорации всячески стремились поднять деловую репутацию, используя, в частности, весьма рискованную дивидендную политику. Так, если в 1960 г. они направляли на выплату дивидендов около 44% прибыли, остававшейся после уплаты налогов, то к 2000 г. – до 85%.

Исключительное значение они стали придавать привлечению опытных руководителей, способных сделать имидж фирмы более привлекательным. Как следствие, в 90-е годы доходы высших менеджеров росли с темпом почти в 4 раза более высоким, чем корпоративная прибыль. Цели, однако, были достигнуты: по состоянию на начало 2001 г. отношение цены акций к доходу (p/e ratio) для компаний, входивших в список S&P500, превышало 27, тогда как для структур, представленных на франкфуртской бирже, оно составляло 19, а на парижской – около 20.

Не менее важным фактором вздувания корпоративного “пузыря” стала популяризация “новой экономики”. На то были достаточно веские основания: еще в 1999 г. интернет-экономика по добавленной стоимости превзошла компьютерную отрасль (236 млрд долл. против 221 млрд); за 1995-1999 гг. высокотехнологичный сектор обеспечил 1/3 прироста ВВП США и создал более 37% новых рабочих мест.

В то же время экстраполяции относительно емкости новых рынков, появлявшиеся в периодике, были явно искусственными. Так, вряд ли можно считать добросовестным предположение, что если в 1998 г. фирмы и частные лица потратили на покупки во “всемирной паутине” около 50 млрд долл., то к 2003 г. объем таких сделок вырастет до 1,3 трлн, к 2004 г. – до 6,5 трлн и к 2005 г. – до 14,2 трлн долл. Однако компании, работавшие на этом рынке, ориентировались на рост продаж на 50 – 70% в год. А их акции поднимались в цене еще быстрее, несмотря на то что текущие операции большинства из них оставались убыточными.

“Перегретость” фондового рынка к концу 90-х годов стала очевидной. Обороты концентрировались на двух основных биржах – NYSE и NASDAQ, обеспечивавших 95% всех сделок (в Европе, где капитализация рынков меньше, действовали 23 конкурирующие биржевые площадки). Стремительно росли и обороты торгов: если за весь 1960 г. на NYSE продано 776 млн акций, то в 1987 г. каждую неделю 900 млн акций переходили из рук в руки, а в дни биржевого кризиса октября 1997 г. в течение одной торговой сессии 1,196 млрд акций сменил хозяев (в последние месяцы средний оборот составляет 1,6-1,8 млрд акций). В эту азартную игру оказались вовлеченными огромные массы людей: в 1998 г. 82 млн американцев являлись собственниками акций.

В результате с 1994 г. по начало 2000 г. общая стоимость корпоративных акций увеличилась с 4,8 трлн до 15,7 трлн долл.; капитализация американского рынка превысила объем национального ВВП на 70%; индекс Nasdaq к весне 2000 г. по сравнению со средним уровнем за 1995 г. вырос в 4,88 раза. За один только 1999 г., оказавшийся наиболее удачным, рост котировок на американском фондовом рынке принес инвесторам более 5,5 трлн долл.

Между тем такая “перегретость” рынка не могла не привести к взрыву. И хотя ФРС осуществила в 2001 г. 11 снижений процентной ставки, фондовый рынок настигло катастрофическое падение: за два года его капитализация упала на 45% (потери инвесторов составили 7,7 трлн долл.). Как отметил один из экспертов, этот крах отражал разочарование инвесторов в экономике, которая “оценивалась как образцовая”⁴. Здесь ключевым является слово “оценивалась”, поскольку главная проблема современных американских компаний порождена, на мой взгляд, тем, что ответ на возрастающие трудности сводился лишь к попыткам изменить оценку акций, а не реальные результаты.

Эта проблема дала о себе знать еще в 2001 г., когда во II квартале резко снизились доходы высокотехнологичных фирм. Уже к весне  p/e ratio для структур, составлявших индекс Nasdaq 100, несмотря на существенное снижение цен их акций, выросло до 811 (со 165 весной 2000 г.). Последовали отчаянные меры корпоративного менеджмента, направленные на улучшение имиджа своих компаний, причем использовались даже ставшие сегодня явными прямые подтасовки бухгалтерской отчетности. Позже начиная с середины 2001 г. некоторые руководители, поняв, что желанное shareholder value для акционеров сохранить уже не удастся, попытались спасти собственное благосостояние. Игнорируя прямые запреты, они стали избавляться от принадлежавших им акций и опционов (так было в Enron, Global Crossing и WorldCom), получать бесплатные ссуды от своих фирм (достигавшие, например, в Adelphia Communications 200 млн долл.) или выплачивать себе дополнительные премии и бонусы (руководители 20 фирм выплатили себе по итогам 2001 г. 1,17 млрд долл.).

Подобные явления оказались новостью для Америки, но их природа вполне понятна. США и прежде были знакомы периоды биржевых лихорадок и спадов; однако тогда капитализация промышленных компаний редко превосходила стоимость их активов, и спасение фирмы было для ее собственников приоритетной задачей. Сегодня же, когда воображаемая ценность корпорации стала намного выше ее реальной стоимости, честная торговля превратилась в подсовывание покупателю своеобразной “фальшивки”.

Означает ли все это, что считавшаяся столь успешной американская экономика неизлечимо больна, а распространенная в США корпоративная культура порочна? Вряд ли. Жажда денег всегда двигала экономику, и нынешняя ситуация не исключение. Как бы ни был велик оборот “фальшивок”, деньги в него приходят из реальной экономики, а в случае опасности уходят туда же. Американская корпоративная культура особенно глубоко пронизана “экономизмом” и ориентирована прежде всего на достижение сиюминутных (получаемых здесь и сейчас) финансовых результатов, что не может не порождать резких колебаний конъюнктуры как сегодня, так и в перспективе. Эти колебания жизненно необходимы подобной системе, ибо они, в сущности, и отделяют фирмы, эффективно раздувающие shareholder value (не путать с эффективно работающими), от неудачников. Можно даже предположить, что биржевым спекулянтам невыгодно переориентироваться с американского фондового рынка на европейский или азиатский, поскольку последние не столь значимы. Даже кажущаяся недооцененность акций на них не обязательно приведет к росту их стоимости, так как данные экономики не в такой степени нуждаются в этом, как американская.

Рассмотрим теперь принципы корпоративного менеджмента, сложившиеся в странах Европы.

Особенности корпоративного
поведения в Европе

Современное европейское общество в отличие от американского представляет собой результат долгого исторического развития, на протяжении значительных этапов которого политические цели и факторы преобладали над экономическими. Социальная иерархия в Европе никогда не определялась лишь материальным богатством, а сфера индивидуальных интересов не столько противопоставлялась сфере интересов общественных, сколько дополняла ее. Европейская корпорация выросла из традиций цехового хозяйства и государственных мануфактур, поэтому наряду с увеличением прибыли ее важной задачей оставалось поддержание баланса, говоря словами Д. Белла, между “экономизацией” и “социологизацией” общественной жизни. Здесь сложилась более совершенная система сдержек и противовесов, чем в американских фирмах; и во многих случаях европейцы оказываются более “социально ответственными”. В силу этого “европейское видение капитализма отличается от американского”⁵.

Среди важнейших целей европейской корпорации отмечу наращивание прибыли, расширение присутствия на рынках и обеспечение большей социальной стабильности. Их достижение сопряжено, во-первых, с опорой на долгосрочные источники спроса и инвестиций; во-вторых, с повышением реальной эффективности производства; в-третьих, с укреплением тесных связей между хозяйственными и политическими институтами. Рост shareholder value, критически важный для американских компаний, не является главным приоритетом для европейских. Отсюда существенные различия в корпоративном поведении.

Главными источниками финансирования европейских фирм традиционно являются прибыли и заемные средства. На протяжении 80-х и первой половины 90-х годов прибыль у них росла быстрее котировок акций: во Франции – в среднем в 1,12 раза; в Швейцарии – в 1,26; в Испании – в 1,4; в Германии – в 1,76 раза. Даже в условиях замедления хозяйственного роста в 2000-2001 гг. прибыли европейских корпораций увеличивались более чем на 20% в год (а американских – менее чем на 9%). Собственники получали значительную часть доходов не в результате повышения курсовой стоимости ценных бумаг, а за счет дивидендов (отмечу, что во II квартале 2002 г. выплата дивидендов на французские акции составила 3,3% годовых, на британские – 3,42%, а на американские – лишь 1,61% годовых).

При этом европейские компании были и остаются активными заемщиками, к чему существуют все предпосылки: к середине 90-х годов в странах ЕС и Швейцарии сосредоточилось 38,9% мировых банковских депозитов, а в США – всего 14,4%. Отмечу, что на начало 2001 г. 28 из 50 крупнейших в мире коммерческих банков представляли Европу, они обладали активами 12,2 трлн долл. (в этом списке на тот момент было восемь американских кредитных учреждений с совокупными активами 3,45 трлн долл.).

Такой характер получения европейскими корпорациями необходимых ресурсов обусловливает и специфику их рыночной стратегии. Как и прежде они ориентируются на устойчивый спрос со стороны конечных потребителей. При этом высокое благосостояние населения делает приоритетным для них внутренний рынок: торговые обороты стран Европы (в совокупности представляющие свыше 40% объемов мировой торговли) более чем на 62% сосредоточены внутри ЕС.

Европейские производители не спешат широко осваивать производство модных технологических товаров инвестиционного назначения, но лидируют на рынке бытовой электроники и мобильной телефонии, опирающихся на спрос населения. Так 73% населения стран ЕС пользуются мобильными телефонами (в США не более 43%). Этим в значительной мере объясняется, почему три европейские компании Nokia, Siemens и Ericsson контролируют 49,3% данного сегмента мирового рынка. Кроме того, страны Европы опережают США по выпуску автомобилей почти в 2 раза, продукции химической промышленности в 1,9, стали более чем в 1,8 раза (при этом стандарты охраны окружающей среды у первых гораздо строже, чем у вторых). По итогам последних лет Airbus Industrie перехватил лидерство Boeing’а по продажам пассажирских авиалайнеров. Можно привести еще много подобных примеров.

Европейские компании более интернационализированы, чем американские. К началу наступившего столетия в списке 100 компаний, демонстрировавших максимальное присутствие на зарубежных рынках, находилось 26 американских и 47 европейских фирм. Причем по объемам продаж за пределами своих стран европейцы превосходили американцев более чем в 2 раза (975,9 млрд долл. против 473,8 млрд), а по численности работников, занятых в зарубежных филиалах и подразделениях, – более чем в 7,5 раза (5,06 млн человек против 660 тыс.). Даже во Франции, где корпорации в меньшей мере стремятся к внешней экспансии, нежели в Великобритании или Германии, такие фирмы, как Michelin, Alcatel, Dassault, LVMH, Lafarge и Axa, получают от экспорта соответственно 85, 83, 82, 81, 78,5 и 75% выручки. Экспансия европейских компаний базируется на устойчивости конечного спроса и не претерпела резкого ускорения в годы технологического бума.

Европейские компании в отличие от американских уделяют значительное внимание социальной стабильности в обществе. Они не экономят на заработной плате: сегодня средняя заработная плата в промышленности стран ЕС составляет около 22,3 евро/ч, тогда как в США – 17,4. В 1990-1996 гг. затраты на оплату труда в пересчете на единицу стоимости производимой продукции увеличивались в ЕС в среднем на 1,8 – 2,8% в год; в США начиная с середины 70-х годов этот показатель по темпам роста устойчиво отстает от производительности труда.

Важно и то, что, например, во Франции на одного занятого приходится на 15%, а в Германии – на 25% больше основных производственных фондов, чем в США. Этим отчасти объясняется, почему динамика продолжительности рабочего времени в Европе и США остается разнонаправленной. Согласно данным МОТ (опубликованы в августе 2001 г.), за 90-е годы время, проведенное среднестатистическим американцем на работе, увеличилось на 2% (с 1 943 до 1 979 ч, тогда как в Великобритании сократилось на 2,7 (с 1 767 до 1 719 ч, во Франции – на 5,4 (с 1 597 до 1 511), Германии – на 6,0 (с 1 573 до 1 480 ч). Сегодня немецкий рабочий трудится примерно на 12 недель в году меньше американского, получая при этом большие доходы.

Еще раз отмечу, что успехи европейских корпораций не породили такого роста shareholder value, как в Америке. В 90-е годы, когда капитализация американского фондового рынка достигала в среднем 114% ВВП, этот показатель для Италии, Германии и Франции составлял соответственно 21, 28 и 38%.

С учетом данного факта нуждается в переосмыслении широко распространенное представление о лидерстве американских компаний в международных рейтингах. Последние составляются на основе сопоставления рыночной стоимости фирм и не отражают многих результатов деятельности. Так, согласно рейтингу журнала Business Week, включающему 1тыс. крупнейших корпораций мира, по состоянию на 31 мая 2002 г. в общем списке было 479 американских и 200 европейских представителей. Причем по капитализации первые превосходили вторых в 2,1 раза (10,25 трлн долл. против 4,89 трлн). Между тем разрыв по объемам продаж не превышал 49%, а по прибыли – 19%. На 1 долл. shareholder value европейских компаний приходилось 78,8 цента продаж продукции, а американских – лишь 56,1 цента. И сегодня, когда у первых цена акций снизилась сильнее, чем у вторых (летом 2002 г. французский фондовый индекс САС-40 опускался до 2 898,6 пункта, или до 41,41% своего максимального значения, а немецкий DAX-30 – до 3 265,96 пункта, или 40,14% максимального значения), показатели капитализации еще меньше отражают реальное положение дел.

Следствием названных и ряда других особенностей европейских корпораций явилось качественно иное их отношение к организации управления, а также к учету и оценке деятельности как компаний в целом, так и менеджмента. В отличие от США многие европейские фирмы имеют ведущего акционера, владеющего блокирующим пакетом акций; крупные пакеты нередко принадлежат государству. Данные моменты, с одной стороны, заставляют менеджеров концентрировать внимание на достижении реальных результатов. Действительно, рост капитализации не является слишком актуальным, если стратегический инвестор не собирается продавать свою долю, а стремится к сохранению контроля над фирмой. С другой стороны, это обусловливает более жесткие требования к менеджменту. Так, если в 80% американских компаний руководитель совмещает посты генерального директора и председателя совета директоров, то в Великобритании это характерно лишь для 1/3 фирм, а во Франции и Германии запрещено. Причем в ведение совета директоров в европейских компаниях отдано гораздо больше вопросов, нежели в американских.

Иным образом производится и оценка деятельности европейских фирм. К концу 90-х годов Франция, Германия и Италия ввели у себя бухгалтерскую отчетность системы IAS, а весной 2002 г. принято решение об обязательном переходе на нее всех европейских компаний к 2006 г. Сегодня уже многие американские эксперты признают превосходство европейских стандартов учета. И это естественно, так как в принятой в США системе отчетности GAAP (включает в себя 7 тыс. правил, занимающих более 4,5 тыс. страниц) они нашли почти 900 внутренних противоречий.

Но основное внимание ныне приковано к финансовым злоупотреблениям менеджеров. Появление данной проблемы в США стало неизбежностью, поскольку к этому вела тенденция неконтролируемого роста доходов руководителей корпораций. Еще в начале 90-х годов вознаграждение высших менеджеров американских компаний в среднем в 120 раз превышало размер заработной платы в подведомственных структурах, тогда как в Великобритании – лишь в 25, во Франции – 22,5, а в Германии – 21 раз.

В 1998 г. доходы руководителей тысячи крупнейших компаний ЕС были в совокупности в 6,9 раза ниже, чем у американских визави. Причем результаты деятельности порой разительно отличались. Так, в 1999-2000 гг. германский концерн Volkswagen увеличил долю своих автомобилей на американском рынке на 3,2%, а Ford и General Motors снизили свое присутствие соответственно на 1,2 и 0,9%. Между тем доходы президентов Ford и General Motors составили в 2000 г. 32 и 22 млн долл., а президента Volkswagen – около 1 млн евро. К тому же доходы менеджеров европейских фирм в меньшей степени связаны с ростом курсовой стоимости их акций. В частности, в 2001 г. предоставленные им опционы на покупку акций были почти в 40 раз меньше, чем у американских руководителей. Как следствие, в США манипуляции с данным финансовым инструментом стали основным методом искажения величины корпоративных доходов и прибылей, позволявшим завышать эти показатели в 2-6 раз.

***

Подводя некоторые итоги, отмечу, что в особенностях корпоративных культур ЕС и США нашли отражение фундаментальные различия исторически сложившихся в Европе и Америке культурных парадигм. В последние годы в европейском общественном сознании укрепилось представление, согласно которому экономика является одним из элементов социальной жизни, но не ее детерминантой. По сути, это представление вытекает из европейских традиций взаимодействия экономики и общества, предпринимателей и государства, корни которых уходят в далекую историю континента. Социальные, политические и экономические институты считаются в Европе одинаково важными и необходимыми, а потому в основе их организации лежат сходные принципы⁶.

Именно в силу сложившихся традиций и принципов, несмотря на весь масштаб американских успехов, европейские предприниматели за небольшим исключением не восприняли заокеанских методов менеджмента – в целом им остались чужды ультралиберальные экономические ориентиры. Представления о результатах хозяйственной деятельности остаются в Европе более реалистичными, нежели в США. Резкий сдвиг в направлении высокотехнологичного сектора, характерный для последних, имел у первых более мягкую и сбалансированную форму, а роль государства в хозяйственной жизни практически никогда не оспаривалась.

В массовом сознании европейцев привычное недовольство жизненной рутиной сочеталось с нарастающим ощущением чуждости американского образа жизни, и это также сказывалось на отношении к их принципам корпоративной этики. Традиционные для буржуазного общества жажда неограниченного богатства и сугубо материалистическая система мотивов деятельности, продолжающие играть важнейшую роль в Соединенных Штатах, в глазах европейцев утратили значительную часть былой привлекательности. На смену этим ориентирам пришли представления о “разумной достаточности” экономического прогресса, которые определяют содержание новых задач, возникающих сегодня перед обществом и каждым гражданином.

Думается, что поиск ответов на наиболее острые вопросы, вставшие “вдруг” перед корпоративной Америкой, должен идти на более глубоком концептуальном уровне, чем это происходит в последние месяцы. Возможно, что это чувствуют и сами американцы, отреагировавшие на предложенную президентом Дж. Бушем-младшим программу ужесточения административной и уголовной ответственности за злоупотребления менеджеров как на явно недостаточную. Проблема современной американской экономики коренится в принятой там корпоративной модели, ориентированной на достижение сиюминутных и отчасти иллюзорных целей в условиях пренебрежения интересами и потребностями общества. На мой взгляд, ее решение невозможно вне переосмысления всего комплекса американских ценностей и их адекватности социальным реалиям нового столетия.

¹Ritzer, G. The McDonaldization of Society, Thousand Oaks (Ca.), London: Pine Forge Press, 2000, p. 12.
²Hutton, W. The World We’re In, London: Little, Brown, 2002, p. 118.
³Ñi.: The Economist, 2002, June 1-7, p. 78.
⁴Despeignes, P. ‘Problems of a Currency That Was “Priced for Perfection”’ in Financial Times, 2002, June 25, p. 6.
⁵Hutton, W. The World We’re In, p. 258.
⁶Это проявляется даже на уровне языка. Испокон веков немцы и французы применяют для обозначения компании слова “Gesellschaft” и “société”, означающие “общество” и фиксирующие социальные принципы организации данного института. Американцы пользуются терминами “company” или “corporation”, в той или иной мере акцентирующими внимание не на социальной их природе, а на их закрытости, отделенности от остального общества.