Экономический рост и постиндустриальные вызовы

ВЛАДИМИР МАУ
доктор экономических наук, ректор АНХ при Правительстве РФ

• За последние 15 лет Россия прошла четыре трансформационных процесса, три из которых завершены. Осталось адаптировать экономику к постиндустриальной структуре, что станет доминантой развития на протяжении следующих, по всей видимости, двух десятилетий
• Злоупотребление государства стратегическим планированием есть “опасная самонадеянность”, которая может привести к консервации отставания
• При узких временных горизонтах способность экономических агентов адекватно реагировать на быструю смену структурных приоритетов гораздо важнее любой концентрации любых ресурсов

Е. Гайдар, ссылаясь на Адама Смита и Вильяма Эстерли¹, справедливо отметил, что мы не так далеко продвинулись в изучении экономического роста и все так же справедливо правило А. Смита, которое гласит, что для экономического роста необходимы мир, хорошие законы и низкие налоги. Опыт последних 20 лет позволяет добавить сюда еще несколько простых правил.

Первое правило: экономический популизм – это плохо, что убедительно доказал А.Илларионов в своем выступлении на конференции.

Второе: природные ресурсы – тоже скорее плохо. Во всяком случае, если не имеется в виду высокоразвитая демократическая страна с прозрачными политическими институтами или не абсолютная монархия, когда государственный бюджет является одновременно и бюджетом правящей семьи². Во всех остальных случаях природные ресурсы – фактор, негативно влияющий на экономический рост и экономические реформы³. Это чрезвычайно важный вывод, поскольку нужна, по-видимому, специальная политика ограничения зависимости национальной экономики от влияния природных ресурсов.

Третье правило, которое вытекает из опыта посткоммунистических стран: следование рекомендациям “вашингтонского консенсуса” является позитивным фактором возобновления экономического роста. В России и во многих других странах до сих пор идут острые дискуссии по поводу роли “вашингтонского консенсуса”. Можно сколь угодно долго анализировать детали и особенности экономической политики до и после финансового кризиса 1998 г., но факт остается фактом: в России экономический рост начался, когда требования “вашингтонского консенсуса” были выполнены в полном объеме. Разумеется, удовлетворение всех требований само по себе не является гарантией роста навсегда.

И, наконец, четвертое правило: демократическое правительство, стремящееся к экономическому росту, не должно делать ничего, что непонятно рядовому читателю “Financial Times” (или “Ведомостей”, если угодно), т.е. не надо делать ничего экзотического, что связано с дополнительными сложными объяснениями, почему принимаются те или иные решения.

Мне кажется, что эти четыре правила важны для первого посткоммунистического этапа и, отталкиваясь от них, целесообразно порассуждать о текущих проблемах консолидации экономического роста в России. И особенно о тенденциях, вызывающих тревогу.

Поиск рецептов ускорения экономического роста

За последнее десятилетие мы несколько раз были свидетелями того, как элементы экономической политики становятся элементами экономической истории. Они как-то незаметно и быстро уходят в прошлое. Также регулярно, хотя и несколько реже, приходится сталкиваться с тем, как экономическая история становится экономической реальностью.

В конце 20-х годов прошлого столетия Россия была в экономико-политическом смысле в схожем с современной Россией состоянии: завершался революционный кризис, страна находилась в поиске модели устойчивого экономического роста на путях догоняющего развития, шли острейшие дискуссии о причинах замедления темпов роста после достижения довоенного уровня и способах ускорения этих темпов. И именно тогда известный советский экономист С.Струмилин произнес блестящую и полную горечи фразу: “Лучше стоять за высокие темпы роста, чем сидеть за низкие”. Это была реакция на обращение власти к экономистам: дайте нам высокие темпы роста.

Данная проблема является сейчас очень важной для страны, выходящей из кризиса и проходящей через период высокого роста (который затем, естественно, падает). В этот момент, как было с Россией в середине 20-х годов, возникает опасное искушение пойти на какие-то искусственные, экзотические меры по сохранению или увеличению темпов роста. Это новое испытание, может быть, более опасное, чем испытание низкими темпами роста. Власти, причем власти не слабой, а консолидирующейся, укрепляющейся (власть, выходящая из революции, укрепляется), трудно примириться с такой странной ситуацией, когда вертикаль управления укрепляется, а темпы роста падают.

Все подталкивает к поиску рецептов ускорения экономического роста. Возникают два подхода к решению проблемы.

Один – вернуться к истокам. В данном случае – к политике двухлетней давности, предполагающей сохранение макроэкономической стабильности с поправкой на адекватную политику валютного курса и дополняемую комплексом институциональных реформ.

Другой – придумать что-то экзотическое, такое, что может удивить мир и читателей “Financial Times”. Тут мы сталкиваемся с набором критических заявлений, которые приходится нередко слышать в последнее время: зачем нам жалкие 3–5% годового роста? Нам нужны 6, 8, 10, лучше 12%. Да, начальные реформы, экономический либерализм обеспечили некоторый рост, но этого мало. Ведь есть известные, хорошо проверенные меры активного вмешательства государства в экономику, концентрации ресурсов на “приоритетных” направлениях. Давайте более активно перераспределять деньги через госбюджет. Раньше это было неэффективно, но то было результатом слабости прежних правительств. Мы-то сможем быть лучше их, эффективнее.

В общем, начинается нечто, что можно назвать психозом роста. Причем это не только российский феномен. Мне представляется, что происходящее сегодня в Соединенных Штатах отчасти объясняется теми же причинами. Ограничения на импорт стали помимо очевидных политических предпосылок являться, несомненно, проблемой президента, который пришел во власть на волне длительного высокого роста и который стремится не допустить падения темпов, принять любые (или почти любые) меры для его поддержания. Типичный психоз роста!

В современной России очень сложна проблема консолидации, выхода на устойчивые темпы экономического роста, сопровождающиеся глубокой структурной реформой. Собственно, суть кризиса, начавшегося в середине 80-х годов, состояла в неспособности советской системы адаптироваться к постиндустриальному вызову.

Специфика постиндустриальной системы

За последние 10-15 лет мы пережили четыре кризиса, четыре трансформационных процесса⁵. Перечислю их: тяжелый макроэкономический кризис, вызовы постиндустриального общества и адаптация к постиндустриальной структуре, собственно посткоммунистический кризис и, наконец, революционная форма трансформации (т.е. трансформация в условиях слабого государства, когда данные процессы идут вне национального консенсуса и без государственного контроля).

Три из названных процесса завершены. Осталось адаптировать экономику к постиндустриальной структуре, что станет доминантой развития на протяжении следующих, вероятно, 20 лет. Адаптация при всей ее исключительной сложности тоже не является беспрецедентной задачей, поскольку Запад уже решал подобную задачу в 70–80-е годы. В этой части российский кризис и кризис на Западе в 70–80-е годы схожи. Задача исключительно сложная, она может быть определена как “догоняющая постиндустриализация”. Тем самым мы используем тот анализ, который был предпринят в свое время А. Гершенкроном⁶, но теперь уже применительно к постиндустриальному обществу. Правда, задача формирования стратегии долгосрочного роста в условиях догоняющей постиндустриализации является гораздо более сложной, чем та, которую решал А.Гершенкрон. Тому есть несколько причин.

Во-первых, постиндустриальное общество находится только в процессе становления. Его конституирующие черты еще не проявились в полной мере. Пока даже трудно определенно сказать, в какой мере современное общество несет в себе постиндустриальные признаки⁷.

Во-вторых, ситуация усугубляется отсутствием вообще какого бы то ни было опыта догоняющего развития в постиндустриальном мире, т.е. отсутствует сам феномен, который мы намерены анализировать. Все наиболее успешные примеры догоняющего развития (в том числе и за последние 50 лет) относятся к принципиально иному классу проблем – к трансформации традиционных обществ в индустриальные. Более того, как показывают события последнего десятилетия, пример их индустриального скачка вовсе не гарантирует им успешную адаптацию к вызовам постиндустриальной эпохи. Быстрый рост Японии и близких к ней стран Юго-Восточной Азии натолкнулся к началу 90-х годов на серьезные препятствия, связанные как раз с ограниченностью индустриальной модели роста и их неспособностью (во всяком случае пока) перейти в постиндустриальную систему координат. Можно предположить, что с серьезными проблемами такого же рода столкнется позднее и быстро растущий в настоящее время Китай.

В-третьих, сама специфика постиндустриальной системы (в той мере, в какой мы в настоящее время знакомы с ней) несет дополнительные трудности для анализа. Важнейшей характеристикой системы является очевидное усиление неопределенности всех параметров жизнедеятельности общества. Это связано с двумя особенностями постиндустриального общества, радикально отличающими его от общества индустриального.

С одной стороны, резко повышается динамизм технологической жизни, что обусловливает столь же резкое сужение временных горизонтов экономического и технологического прогноза. С другой, можно говорить о практически безграничном росте потребностей и соответственно расширении возможностей их удовлетворения (как в ресурсном, так и в технологическом отношении). Все это многократно увеличивает масштабы экономики и одновременно индивидуализирует (можно сказать, приватизирует) ее – как потребности, так и технологические решения становятся все более индивидуальными⁸, что и обусловливает повышение общего уровня неопределенности.

Динамизм предполагает отказ от отраслевых приоритетов, устанавливаемых и поддерживаемых государством.

Если в индустриальную эпоху можно было наметить приоритеты роста на 30-50 лет и при достижении их действительно войти в ряды передовых стран (что и сделали в свое время Германия, а потом Япония и СССР), то теперь приоритеты быстро меняются. Скажем, можно попытаться превзойти мир по производству компьютеров на душу населения, разработать программы производства самых лучших в мире самолетов и телефонов, но к моменту их успешного осуществления выяснится, что мир ушел далеко вперед. Причем ушел в направлении, о возможности которого при разработке программы всеобщей компьютеризации никто и не догадывался. Поэтому главными в наступающую эпоху являются не “железки” (пусть даже и из области пресловутого high tech), а информационные потоки.

Злоупотребление государства стратегическим планированием есть “опасная самонадеянность” (если использовать выражение Ф.Хайека) и может привести лишь к консервации отставания. Как генералы всегда готовятся к сражениям прошлой войны, так и структурные прогнозы ориентируются на опыт прошлого, на опыт тех, кого принято считать “передовиками”. Это имело определенный смысл (хотя и довольно ограниченный) на этапе индустриализации, когда представления о прогрессивности хозяйственной структуры и об отраслевых приоритетах оставались неизменными по крайней мере на протяжении нескольких десятилетий.

Тем самым проблема выявления сравнительных преимуществ страны становится гораздо более значимой, чем в условиях индустриализации. Вновь, как и на ранних стадиях современного экономического роста, необходимо отказаться от заранее заданных и предопределенных секторов прорыва и ориентироваться на выявление тех факторов, которые наиболее важны для данной страны при данных обстоятельствах.

Индивидуализация обусловливает важность децентрализации. Если для индустриального общества главной характеристикой была экономия на масштабах, то в постиндустриальном мире роль ее все более сокращается. Разумеется, там, где остается массовое типовое производство, сохраняются и экономия на масштабах, и роль крупнейших централизованных фирм. Но по мере того как на первый план выходят наука и возможности ее практического применения в экономической и социальной жизни, снижается возможность экономии на масштабах, а за этим падает и созидательный потенциал централизации.

Перечисленные трудности и ограничения, налагаемые сегодняшним состоянием знания (точнее, незнания) природы постиндустриального общества, не следует, впрочем, рассматривать как аргументы в пользу отказа от его изучения или признания принципиальной невозможности проведения государством какой-либо осмысленной политики догоняющего роста. Мы лишь считаем необходимым подчеркнуть, что на нынешнем начальном этапе формирования новой экономической и технологической системы экономисты и политики должны особенно осторожно относиться к собственным представлениям, рекомендациям и намерениям. Пожалуй, можно быть уверенным только в одном: сегодняшние рассуждения и выкладки, какими бы обоснованными они нам не представлялись, в конечном счете (при достижении постиндустриальным обществом состояния зрелости) будут казаться весьма наивными.

Приоритеты экономической политики

Что все это означает для практической экономической политики? Перечислю несколько аргументов и несколько выводов, которые позволят увидеть, что почти все они негативны, а не позитивны. Это не правила, каким надо следовать, а выводы о том, что не надо делать, принимая во внимание ограниченные возможности долгосрочного планирования и прогнозирования в условиях постиндустриальных вызовов.

Во-первых, надо признать, что адаптивность институтов более важна, чем концентрация ресурсов. Основываясь на опыте выигранных войн прошлого, мы сейчас опять получаем много рецептов относительно того, как сконцентрировать ресурсы, тем более ограниченные, на приоритетных направлениях. Это очень опасная вещь, поскольку при узких временных горизонтах и быстрой смене структурных приоритетов способность экономических агентов адекватно реагировать на такую смену гораздо важнее любой концентрации любых ресурсов.

Во-вторых, очень важно отказаться от традиционной промышленной политики, предполагающей задание государством отраслевых приоритетов, политику субсидирования процентных ставок и перераспределения ресурсов в пользу “отраслей национальной гордости”. К сожалению, этот вопрос опять часто поднимается. Опять мы сталкиваемся с рекомендациями о том, как бы хорошо было возродить и дополнить либеральные реформы промышленной политикой. Единственное, что радует, – пока все сторонники промышленной политики не сходятся в вопросе о том, в чем эти приоритеты состоят. Нам еще не объявили, что надо концентрироваться на производстве танков, или пароходов, или паровозов, или компьютеров. Пока сторонники промышленной политики расколоты вопросом о приоритетах, у страны есть шанс.

В-третьих, не следует фетишировать количественные параметры экономического роста, пугать себя тем, что вчера было 9%, сегодня 5 или 3%. Чем больше стремление искусственно повысить темпы, тем больше вероятность возвращения к дискуссиям о темпах “минус три” или “минус шесть”, не говоря уже о том, что в условиях глубокой структурной трансформации сами по себе цифры роста еще мало о чем говорят.

В-четвертых, если хочется на чем-то концентрировать ресурсы, то надо охватывать и институциональную среду, и развитие личности, т.е. структурными приоритетами является укрепление государственных институтов и социальной сферы (образования и здравоохранения). Очевидно, что ту роль, которую сыграла железнодорожно-транспортная инфраструктура в индустриализации России рубежа XIX- XX вв., с точки зрения генерирования роста в России рубежа ХХ-ХХI вв. могут сыграть вложения в образование и здравоохранение.

Подводя итоги, можно сделать тривиальный вывод. Приоритетом являются институты, а не отрасли. Конечно, это очень общий вывод. Дальше возникает вопрос: какие институты? Следует обозначить приоритеты уже практической экономической политики на ближайшие годы.

1. Приоритеты должны отдаваться политическим институтам и политическим реформам. Экономические реформы зашли уже достаточно далеко, и, строго говоря, экономическое законодательство и экономические институты уже не могут давать должного эффекта без адекватной политической и правовой среды, прежде всего без судебной системы, государственного управления и военной реформы.

2. Необходимо движение в направлении институтов западного общества. Идет бесконечная дискуссия, вступать или не вступать России в ВТО, кто от этого выиграет или проиграет. Вступление в ВТО с точки зрения стратегии догоняющего постиндустриального развития важно не само по себе и даже не только как доступ к антидемпинговым процедурам. ВТО важно для нас как один из шагов на пути в институты западного экономического сообщества, за которым должно последовать продвижение к общеевропейскому экономическому пространству, если угодно – к общему рынку в Европе.

3. Надо активнее использовать “институциональный” опыт европейского сообщества. Можно долго дискутировать, какие институты лучше – европейские, американские или китайские. Но Россия культурно, географически и экономически – часть европейского экономического пространства. Впрочем, речь не должна идти о принятии всех институтов европейского сообщества. Речь идет о разграничении тех институтов, которые эффективны в Европе и уместны с точки зрения развития сравнительных экономических преимуществ в России, и той части, которые неуместны в России.

Очевидно, обсуждая проблему гармонизации законодательства и формирования институтов, мы не должны ориентироваться на аграрную политику европейского сообщества. Мы не должны ориентироваться на социальную политику европейского сообщества. Очевидно, что мы не должны ориентироваться на параметры бюджетного дефицита, задаваемые европейской экономической зоной, мы не должны ориентироваться на налоговую систему, поскольку российская уже лучше.

4. Все названные процессы не должны приводить к отступлению от стандартного набора макроэкономических требований и нести в себе уступки популизму. Я имею в виду сохранение достижений того, что называется “вашингтонским консенсусом”, прежде всего в области бюджетной и денежной политики. Кредитная история России не такая, чтобы играть с бюджетным дефицитом при каких бы то ни было ценах на нефть. Это предполагает снижение относительных расходов бюджета в долях ВВП при возможном росте их абсолютных расходов по мере экономического роста. Это предполагает повышение эффективности бюджетных расходов. Здесь и весь набор мер денежной политики.

В заключение скажу, что мы не должны использовать экономический рост как фетиш, как аргумент в политической борьбе, иначе, к сожалению, правило С.Струмилина вновь окажется актуальным.

В основе статьи выступление автора на международной конференции “Экономический рост: после коммунизма” (Москва, 2002 г).
¹Easterly W. The Elusive Quest for Growth. Cambridge, Mass. and London: The MIT Press, 2001.
²На это обратил внимание С.Хантингтон. (Huntington S.P. The Third Way. Norman and London: University of Oklahoma Press, 1991. P. 65).
³См., например: Гильфасон Е. Природа, энергия и экономический рост. ­ Экономический журнал Высшей школы экономики. ­ 2001. ­ Т. 5. ­  а 4.
⁵И если уж говорить о специфике России, то она состоит как раз в переплетении этих четырех процессов. См. подробнее: Мау В. Экономико-политические итоги 2001 года и перспективы устойчивого экономического роста – Вопросы экономики. – 2002. – № 1.
⁶Gerschenkron A. Economic Backwardness in Historical Perspective: A Book of Essays. Cambridge, Mass.: The Belknap Press of Harvard University Press, 1962.
⁷О крайней ограниченности наших представлений о новой системе общественной жизни свидетельствует и сам факт отсутствия пока даже собственного (позитивного) устоявшегося его наименования. Пока его преимущественно называют через противопоставление предыдущей системе: постиндустриальное, постэкономическое. “Позитивные” названия хотя и существуют (типа “информационное общество или “network society”), до сих пор не стали общепринятыми.
⁸"По некоторым оценкам, современное массовое производство в развитых странах составляет уже не более трети всей продукции, остальное приходится на мелкосерийные изделия (от 10 до 2 тыс. штук), ориентированные на вкусы того или иного контингента покупателей, причем значительно сокращается цикл изготовления" (Хорос В.Г. Постиндустриализм – испытание на прочность//Глобальное сообщество: Новая система координат (подходы к проблеме). – СПб: “Алетейя”. – 2000. – С. 170).