“Глобализация” национальных
хозяйств и современный экономический кризисВЛАДИСЛАВ ИНОЗЕМЦЕВ
доктор экономических наук,
директор Центра исследований
постиндустриального общества,
заместитель главного редактора журнала
“Свободная мысль” (Россия)
• В последние годы наблюдается рост
односторонней зависимости многих стран от
основных центров постиндустриального мира
• Нынешний кризис представляет собой кризис
индустриального хозяйства в постиндустриальную
эпоху
• Основная опасность, угрожающая стабильному
развитию мировой экономики, заключена в
несамостоятельности молодых индустриальных
стран
Многие экономисты, социологи, философы и
политологи считают, что наиболее характерной
чертой ХХ в. является нарастающая
интернационализация социально-экономических
процессов. Безусловно, движение по всему миру
гигантских потоков капитала, товаров, людей и,
что особенно бросается в глаза, беспрецедентно
интенсивный обмен информацией определяют лицо и
динамику уходящего века. Для собирательного
обозначения всех этих процессов применяется
понятие
глобализации, наполняемое различным
содержанием в зависимости от целей и
представлений того или иного исследователя.
Адепты западных ценностей говорили о
глобализации подразумевая экспансию их идеалов
в планетарном масштабе; проповедники ускоренной
индустриализации усматривали в ней
подтверждение модели “догоняющего” развития;
ряд коммунистических теоретиков позитивно
оценивали этот процесс с точки зрения вовлечения
их собственных стран в мировое разделение труда. Рост
интенсивности
хозяйственного и
информационного обмена между отдельными
регионами планеты бесспорен. Между тем та
взаимозависимость,
которая обычно и наполняет собой понятие
глобализации, отнюдь не очевидна. Дело в том, что
наблюдается не столько нарастание
взаимозависимости
элементов мировой экономики, сколько
беспрецедентный рост ее
односторонней
зависимости
от основных центров
постиндустриального мира. На мой взгляд, именно
этот тезис подтверждается ходом развития того
разрушительного экономического кризиса, который
начался летом 1997 г. и возможные последствия
которого еще не достаточно оценены.
Современный экономический кризис
Попытаюсь акцентировать внимание на трактовке
современного кризиса как явления,
опровергающего тезис о нарастании глобального
характера мировой экономики. Отмечу прежде всего несколько красноречивых
фактов. Во-первых, в отличие от экономических
катаклизмов 1929-1932, 1973-1975, 1979- 1981 гг. и биржевой
паники 1987 г. нынешний кризис
не был инициирован
катастрофой на финансовых рынках одной или
нескольких ведущих капиталистических стран,
за которой последовал бы спад производства в
западном мире и общее ухудшение конъюнктуры.
Напротив, очаги кризиса расположены на периферии
постиндустриального мира и даже за его
пределами. Во-вторых, впервые
мировой
по своим
масштабам хозяйственный кризис оказался
достаточно четко
регионализованным.
Известно, что основной удар пришелся на новые
индустриальные государства и страны переходного
типа. Несмотря на то что аналитики неоднократно
– сначала в октябре 1997 г., после азиатской
катастрофы, затем в сентябре 1998 г. после
российского дефолта и, наконец, в январе 1999 г.
после потрясений в Латинской Америке –
предсказывали перенесение кризиса на
постиндустриальный мир, этого не только не
произошло, но и, напротив, влияние каждого нового
события на фондовые рынки США и стран ЕС
становилось все более слабым. Темпы роста в ряде
развитых стран отнюдь не замедлились, так
американский ВНП вырос в IV квартале 1998 г. на
рекордные 6,1% в годовом исчислении. В-третьих,
три волны кризиса, отмеченные
выше,
поразили все три центра, которые,
согласно расчетам аналитиков, могли стать
основными “полюсами роста”
мировой
экономики, расположенными за пределами
постиндустриального мира. В результате, если
идеология “догоняющего” развития и не
похоронена, то констатация ее безвременной
кончины является, на мой взгляд, лишь делом
времени. В-четвертых, кризис начался в условиях,
которые в целом благоприятствовали
индустриальному развитию. На протяжении
последних лет уверенно снижались цены на
энергоносители и сырьевые товары, расширялись
горизонты применения информационных технологий,
в то время как цены на большинство видов
промышленной продукции оставались относительно
высокими. Развитые государства направляли в
новые индустриальные страны значительные
инвестиции (по данным Дж. Сороса, в середине 90-х
годов имелись периоды, когда более половины всех
средств, инвестируемых в американские взаимные
фонды, направлялись в структуры, ориентированные
на работу на развивающихся рынках1). В-пятых, ход кризиса продемонстрировал
ограниченные
возможности международных финансовых
институтов, традиционно считающихся важным
инструментом глобализации мировой экономики, в
противостоянии негативным тенденциям. Прогнозы,
предлагавшиеся МВФ в середине 90-х годов (в
частности, что 1997 г. станет первым годом
синхронизированного экономического роста со
времен первой мировой войны), оказались
ошибочными. Масштабные стабилизационные меры,
предпринятые развитыми странами и
международными финансовыми институтами в
последнее время, дали гораздо более локальные и
скромные результаты, чем те, что были применены
для разрешения долгового кризиса развивающихся
стран в начале 80-х годов. Из сказанного видно, что, с одной стороны,
современный кризис имеет принципиально отличную
от предшествующих природу, а с другой –
традиционные антикризисные меры, в большинстве
случаев дававшие положительные результаты,
сегодня уже не могут их обеспечить. На мой взгляд,
нынешний катаклизм
представляет собой кризис индустриального
хозяйства в постиндустриальную эпоху.
Возникает ситуация, когда усиливается замыкание
постиндустриального мира внутри самого себя на
фоне резкого роста зависимости остальных, в том
числе индустриальных, государств от ведущих
западных держав. Кризис, начавшийся в 1997 г., со
всей определенностью показывает, что развитые
страны гораздо легче могут обойтись без
“третьего мира”, нежели он без них. Можно, пусть
весьма упрощенно, говорить о том, что наблюдается
некий реванш постиндустриального мира за атаку,
предпринятую на него экспортерами
энергоносителей и сырья в 70-е годы. Между тем этот
ответ носит комплексный характер и приведет, как
я полагаю, к фундаментальному изменению баланса
сил и новой хозяйственной и политической
конфигурации мира, вступающего в XXI в. Таким образом, в центре внимания оказываются
два процесса:
с одной стороны, “замыкание”
постиндустриального мира,
с другой
–
нарастающая неспособность других стран
преобразовать свои хозяйственные системы в
соответствии с требованиями времени. Рассмотрим
эти проблемы.
“Замыкание” постиндустриального мира
Главная глобальная экономическая проблема
современности
связана с формированием в
рамках ведущих западных стран замкнутой
хозяйственной системы. Этот процесс может быть
прослежен по
четырем
направлениям
концентрации в постиндустриальном мире большей
части интеллектуального и технологического
потенциала человечества; сосредоточении
основных торговых оборотов в пределах
сообщества развитых держав; замыкании
инвестиционных потоков и резком ограничении
миграционных процессов из “третьего мира” в
развитые регионы планеты. Первое
из этих направлений представляется
наиболее очевидным. К 1990 г. члены “клуба семи”
обладали 80,4% мировой компьютерной техники и
обеспечивали 90,5% высокотехнологичного
производства. На США и Канаду приходилось 42,8%
всех производимых в мире затрат на
исследовательские разработки, в то время как
Латинская Америка и Африка вместе взятые
обеспечивали менее 1% таковых. К 1993 г. ведущие
государства Запада контролировали 87% всех
зарегистрированных в мире патентов, а по такому
показателю, как вложения в развитие наукоемких
технологий, США в 36 раз превосходили Россию. На
протяжении 90-х годов страны – члены ОЭСР тратили
на научные исследования и разработки в среднем
около 400 млрд долл. (в ценах 1995 г.), из которых на
долю США приходилось 44%. Эти тенденции выражены прежде всего в росте
собственно технологического могущества
постиндустриальных стран. Они проявляются также
в их возрастающей инвестиционной
привлекательности, обеспечивающей приток
иностранных капиталовложений. Отсюда и высокая
оценка американских и европейских компаний
инвесторами (например, рыночная капитализация
компании Microsoft, достигшая в марте 1998 г. почти 300
млрд долл., фактически равна ВНП Индии и лишь
незначительно уступает ВНП Австралии и
Нидерландов). Повышается эффективность всех
секторов экономики “семерки”, снижающая
зависимость от внешнего мира (достаточно
вспомнить, что экспорт сельскохозяйственных
товаров из США с 1969 по 1994 г. вырос в 7,5 раз, а
средняя урожайность зерновых в Нидерландах
составляет 88 ц с гектара, тогда как в Ботсване –
3,5). Второе. Исследователи процессов
глобализации отмечают, что на протяжении ХХ
столетия международная торговля по темпам роста
уверенно опережала ВНП большинства
индустриально развитых стран. Так, с 1870 по 1913 г.
объемы экспорта европейских держав увеличились
на 43% больше, чем их ВНП, а в 50-60-е годы XX в. – уже на
89%. Суммарный ВНП всех государств мира с 1950 по 1992
г. повысился с 3,8 до 18,9 трлн долл., а объем торговых
оборотов – с 0,3 до 3,5 трлн долл. Однако за этими цифрами из поля зрения нередко
ускользает тот факт, что если в 1953 г.
индустриально развитые страны направляли в
страны того же уровня развития 38% общего объема
своего экспорта, то в 1963 г. – уже 49, в 1973 г. – 54, в 1987
г. (после 15 кризисных лет) – 54,6, а в 1990 г. – 76%. В
результате ко второй половине 90-х годов
сложилась ситуация, когда только 5% торговых
потоков, начинающихся или заканчивающихся на
территории одного из 29 государств – членов ОЭСР,
выходят вовне этой группировки. Более того,
развитые постиндустриальные державы
импортируют из развивающихся индустриальных
государств товаров и услуг на сумму, не
превышающую 1,2% своего суммарного ВНП. Несмотря на то что США остаются мировым лидером
по объему торговых оборотов, их экономика
является одной из наименее зависимых от
экспортно-импортных операций, а отношение
экспорта к ВНП находится сегодня на уровне 5%. В
Европе мы наблюдаем похожую картину с той только
разницей, что товарные потоки между странами ЕС
относятся к международной торговле, но это
весьма условно, если учесть степень их
экономической интеграции. Так, если в 1958 г. лишь 36%
всего объема их торговли ограничивалось рамками
союза, то в 1992 г. эта цифра выросла до 60, а с учетом
экспорта-импорта с другими развитыми
европейскими государствами (Норвегией, Швецией,
Швейцарией) доля таких “внутриевропейских”
поставок составила около 74%. В тоже время
удельный вес европейских товаров и услуг,
направляемых за пределы ЕС, фактически совпадает
с соответствующими показателями США и Японии.
Таким образом, тенденции в международной
торговле однозначно свидетельствуют о растущей
замкнутости постиндустриального мира. Третье
направление связано с новым
качеством инвестиционной активности в развитых
странах. Рост инвестиционных потоков и их
сосредоточение в границах постиндустриального
мира сегодня заметны как никогда. Примером тому
может служить распределение инвестиций США и в
США по отдельным секторам и источникам. Если в 1970
г. в Европу направлялось около 1/3 всех
американских инвестиций, то в настоящее время
уже 50%, тогда как на долю Японии и новых
индустриальных государств Азии приходится не
более 8, а Мексики – менее 3%. Инвестиции в США с 1970
по 1990 г. возросли более чем в 30 раз. Причем они
весьма характерно распределяются по
странам-донорам. Так, в 1996 г. корпорации
Великобритании, Японии, Канады, Франции,
Германии, Швейцарии и Нидерландов обеспечили 85%
всех инвестиций в американскую экономику. Характерно, что компании, представляющие
развитые экономики (США и Европы), инвестируют до
80% всех средств в отрасли высокотехнологичного
производства, а также в банковский или страховой
бизнес. Напротив, японские и азиатские инвесторы
ведут себя иначе: они осуществляют не более 18%
общих капитальных вложений в промышленное
производство США, направляя 41% в торговлю и около
30% на приобретение компаний, специализирующихся
в области финансов и недвижимости. В Европе доля
японских инвестиций в промышленность не
превосходит 16%. Как видим, предприниматели
азиатских стран, не обеспечив
самоподдерживающегося технологического
развития национальных экономик, повторяют эти
ошибки и за своими пределами, в результате чего
концентрация инвестиций в высокотехнологичных
секторах постиндустриального мира становится
еще более ощутимой. Четвертое
направление прослеживается
особенно очевидно с конца 70-х годов, когда
формирование постиндустриального мира резко
снизило активность вызванной экономическими
факторами миграции внутри сообщества развитых
государств (так, сегодня в странах ЕС при
фактическом отсутствии ограничений на
передвижение и работу лишь 2% граждан находят
себе применение вне национальных границ) и в то
же время повысило темпы притока легальных и
нелегальных иммигрантов из “третьего мира”.
Если в 50-е годы в США 68% легальных иммигрантов
прибывало из Европы или Канады и принадлежали
они в основном к среднему классу, то в 80-е более 83%
их числа были азиатского или
латиноамериканского происхождения и, как
правило, не обладали достаточным образованием. К
концу 80-х странами, обеспечивающими наибольший
поток переселенцев в США, были Мексика,
Филиппины, Корея, Куба, Индия, Китай,
Доминиканская Республика, Вьетнам, Ямайка и
Гаити. Аналогичные тенденции прослеживаются и в
Европе. В середине 90-х годов значительное число
граждан стран ЕС проживало вне национальных
границ лишь в Германии (1,7 млн человек) и Франции
(1,3 млн). При этом общее количество иностранных
рабочих, прибывших из-за пределов Сообщества,
превысило 10 млн человек. Эти процессы приводят к тяжелым последствиям
для рынка труда США и Европы. Так, в США с 1980 по 1995
г. приток низкоквалифицированных иммигрантов на
20% уменьшил предложение на рынке труда для лиц, не
имеющих законченного школьного образования, и
снизил среднюю оплату их труда более чем на 15%. В
ЕС количество иностранных рабочих фактически
совпадает с числом безработных (там на
протяжении последних 20 лет средние заработки
легальных иммигрантов были на 30-45% ниже, чем у
коренного населения на аналогичных видах работ).
Естественно, напряженность, вызываемая
миграционными процессами, усиливается. Согласно
опросам общественного мнения, негативное
отношение к иммигрантам разделяют 27,3% молодых
французов, 39,6 – немцев и 41% бельгийцев. Отрицательные последствия такой миграционной
экспансии заставляют органы власти развитых
держав принимать соответствующие меры. Скорее
всего, ближайшие десятилетия станут для США и ЕС
периодом жестких ограничений использования
иностранной рабочей силы.
Некоторые тенденции
“догоняющего” развития
Основная опасность, угрожающая стабильному
развитию мировой экономики,
заключена в
усилении
несамостоятельности
молодых
индустриальных стран. Она проявляется,
во-первых,
в экстенсивном характере развития и тенденциях к
заимствованию технологических новшеств на
Западе;
во-вторых, в исключительно высокой
роли внешних инвестиций как стимула развития и,
в-третьих,
в крайней зависимости от экспорта готовой
продукции в государства постиндустриального
мира. Первое
из этих проявлений наблюдается с 60-х
годов. Ввиду того что в новых индустриальных
странах, в первую очередь в Юго-Восточной Азии
(ЮВА), “эпоха индустриализации” началась на фоне
крайне низкого уровня жизни, акцент делался на
использовании дешевой рабочей силы и импорте
технологий. Действительно, ВНП на душу населения
составлял в Малайзии в начале 50-х годов не более
300 долл., в разрушенной войной Южной Корее – около
100 долл., в Китае, двинувшемуся по пути
преобразований в 1978 г., – 280 долл., а во Вьетнаме
показатель 220 долл. на человека достигнут лишь к
середине 80-х годов. Внутреннее потребление в
государствах данного региона ограничивалось
ради увеличения нормы сбережения, достигшей по
итогам 1996 г. 48% в Сингапуре, 40,5 – в Китае, 38,7 – в
Индонезии и 35,1% в Южной Корее (в то время как в США
соответствующий показатель в 90-е годы не
поднимался выше 17%, в Великобритании – 19, а во
Франции и Германии – 21%). Как следствие здесь
наблюдались высокие темпы ежегодного
экономического роста. Так, в Сингапуре этот
показатель в 1966-1990 гг. равнялся 8,5% и был обеспечен
увеличением инвестиций в ВНП с 11 до 40%, повышением
доли занятых в общей численности населения с 27 до
51% и удлинением рабочего дня почти в 1,5 раза.
Однако и в Южной Корее, и в Китае, и на Тайване и в
других новых индустриальных странах темпы роста
стали снижаться по мере того, как исчерпывались
возможности использования новых работников,
рекрутируемых из среды крестьян. В этих условиях государства ЮВА стали
сборочными цехами при производстве массовых
промышленных товаров. В 80-е годы объемы продаж
компьютеров, собранных в Южной Корее, выросли
почти в 20 раз. Но при этом изготовленные здесь
комплектующие составляли не более 15% стоимости
компьютеров, почти 95% всех моделей выпускалось по
лицензиям, а программное обеспечение оставалось
иностранным на 100%. Замечу, что такое положение не может быть
исправлено в ближайшее время ввиду явной
недостаточности уровня образования в новых
индустриальных государствах. Сегодня лишь в
Японии и Южной Корее почти вся молодежь посещает
школу; между тем в Китае и Индонезии только 45-50%, а
в Таиланде – лишь 40% молодежи имеют такую
возможность. Если во Франции 44% выпускников школ
поступают в высшие учебные заведения, а в США
этот показатель достигает 65%, то в Малайзии он
не поднимается выше 12%. При этом значение
образования для экономического роста остается
незначительным: так, в Японии в 50- 70-е годы оно
было последним по удельному весу среди 10
наиболее важных составляющих экономического
роста. Думается, что поэтому и сегодня более
четверти южнокорейских, трети тайваньских и 95% (!)
китайских студентов, обучающихся за рубежом,
предпочитают не возвращаться на родину, усиливая
зависимость развивающихся стран от Запада. Второй
фактор представляется наиболее
важным. Несмотря на высокие нормы накопления,
достигнутые в странах ЮВА, их хозяйственные
успехи в значительной, если не в подавляющей,
степени обусловлены иностранными инвестициями.
К 1992 г. прямые иностранные инвестиции в регион
составили 130 млрд долл., причем на протяжении
предшествующих 10 лет они имели тенденцию к росту
примерно на 10% в год, что даже в тот период
превышало
темпы роста производства в этих странах. Позднее ситуация стала еще более драматичной:
несмотря на снижение темпов экономического
роста в регионе ЮВА, приток капиталов становился
более активным, и прямые вложения иностранных
компаний в данные страны только в 1996 г. составили
93 млрд долл., увеличившись за пять предшествующих
лет более чем в 3 раза. В результате в середине 90-х
годов на каждого жителя Малайзии приходилось
более 100 долл. прямых иностранных инвестиций (в
России накануне кризиса этот показатель был ниже
в 18 раз); соответствующие цифры для Южной Кореи и
Тайваня, не говоря уже о Гонконге и Сингапуре, еще
выше. Если ВНП Китая с 1979 по 1995 г. вырос примерно в
5 раз, то одним из важнейших способствующих этому
обстоятельств стало повышение иностранных
капиталовложений в 4 тыс. раз (!) – с 51 млн до 200
млрд долл. Однако потребности в инвестициях в
регионе сегодня велики как никогда: согласно
прогнозам Мирового банка, азиатским странам
только для совершенствования транспорта,
энергетических систем и производственной
инфраструктуры с 1995 по 2004 г. необходимы 1,5 трлн
долл. Третье
проявление несамостоятельности
новых индустриальных стран связано с первыми
двумя и закрепляет их зависимое положение.
Стремление к производству товаров массового
спроса за счет обеспечения высокой нормы
накопления и низкой цены рабочей силы требовало
ориентации на внешние рынки. Первые
конкурентоспособные производства в странах Азии
возникли в так называемых зонах обработки
продукции на экспорт, число которых возросло с
двух, существовавших еще до начала кризиса 1973 г.,
до 116 в конце 80-х годов. Наиболее серьезные из них
расположены в Сингапуре, Гонконге, Южной Корее,
Малайзии и на Тайване; китайская экономическая
реформа также начиналась с развития подобных
зон. Как следствие, значение экспорта для новых
индустриальных государств исключительно велико.
Достаточно вспомнить, что в начале 70-х годов,
когда в Южной Корее было всего 165 тыс. легковых
автомобилей, закончилось строительство завода
мощностью в 300 тыс. машин в год. Таких примеров
много. В отличие от развитых стран, в которых
соотношение экспортной и внутренней продукции
составляет в целом не более 7-8%, в азиатских
государствах оно достигает 21,2% в Китае, 21,9 – в
Индонезии, 24,4 – на Филиппинах, 26,8 – в Южной Корее,
30,2 – в Таиланде, 42,5 – на Тайване, 78,8 – в
Малайзии и фантастического уровня в 117,3 и 132,9% в
Гонконге и Сингапуре. Возведенный в абсолют
принцип экспортной ориентированности
развивающихся экономик привел к тому, что в 80-е
годы экономический рост Южной Кореи и Тайваня на
42 и 74% соответственно был обусловлен закупками
промышленной продукции этих стран со стороны
США. Американские закупки обеспечивали для
Бразилии более 50, а для Мексики – почти 85%
положительного сальдо торгового баланса. При
этом стоимостные оценки такого экспорта
остаются достаточно скромными. Так, сегодня
Китай поставляет на мировой рынок меньшую по
стоимости товарную массу, нежели Бельгия. Между тем стремление “догоняющих” стран к
активизации экспорта, основным условием успеха
которого является поддержание низких цен на
рабочую силу, препятствует развитию внутреннего
рынка, невозможного без формирования широкого
среднего класса. Действительно, если принять в
качестве критерия стандартов потребления сумму
годового дохода 25 тыс долл. на семью (что примерно
соответствует постиндустриальным странам), то
можно констатировать, что из насчитывающихся в
современном мире 181 млн таких семей 79% приходятся
на развитые державы: 36% – на Северную Америку, 32 –
на Западную Европу и 11% на Японию; тогда как в
Китае, Южной Корее, Таиланде, Индонезии и на
Тайване в 1990 г. проживало не более 12 млн семей с
таким уровнем благосостояния. Перенесение
акцента с максимизации материального
потребления на более широкое усвоение
информации и приобретение услуг, наблюдающееся в
постиндустриальном мире, несомненно окажет
крайне негативное влияние на развивающиеся
экономики. *** Можно сделать следующие
выводы. В настоящее
время постиндустриальные державы становятся все
более автономными от индустриальной части
планеты, сокращая свои потребности не только в
сырье и материалах, но и в массовых изделиях
индустриального производства и сосредоточивая у
себя изготовление наукоемкой продукции и
информационных ресурсов. Новые индустриальные
страны формируют сегодня не новый центр
хозяйственного роста, а в полной мере зависимый
“второй эшелон” мировой экономики. Кризис в
Юго-Восточной Азии наглядно показал, насколько
иллюзорны возможности вхождения этих государств
в пределы постиндустриального мира. Однако даже сейчас большинство западных
социологов полагает концепцию глобализации
фактически единственной парадигмой
исследования. Они считают, что три процесса,
определяющие глобализацию хозяйства – отход от
государственного регулирования в пользу
рыночного механизма, преодоление национальных
границ в ходе интеграции отдельных экономик и
развитие новых информационных технологий –
способны привести к хозяйственному росту и
процветанию. На мой взгляд, более очевидным
представляется, что первый процесс может в более
или менее завершенной форме протекать только в
постиндустриальных странах, где для этого
сложились все необходимые условия; второй –
ставится под сомнение нарастающей отдаленностью
развитых стран от развивающихся, а третий – лишь
подтверждает
абсолютное доминирование
постиндустриального мира. Глобальной экономики сегодня не существует;
имеет место хозяйственная система, в которой
экономическое и социальное развитие большей
части человечества жестко обусловлено
прогрессом постиндустриального мира и его
способностью влиять на ход событий в остальных
регионах планеты. Безусловно, хозяйственные и
информационные связи становятся все более
интенсивными и разнообразными, но значение их в
рамках различных социально-экономических систем
остается диаметрально противоположным. Внутри
постиндустриального мира глобальные тенденции
ведут в конечном счете к сближению уровней
развития отдельных стран и жесткому
противостоянию их с остальным миром. Во
всемирном же масштабе каждое новое проявление
“глобализации” оказывается очередной ступенью
к формированию однополюсного мира, в котором
глобальным значением может обладать только его
центр,
его постиндустриальная составляющая.
1См.: Soros G. The Crisis of Global Capitalism. [Open
Society Endangered]. L., 1998. P. XII.
|
