Теория управления в США и России: сравнительный анализ

МАРШАЛЛ ГОЛДМАН
профессор менеджмента,
заместитель директора Центра Дэвиса,
Гарвардский университет

• Хороший менеджмент - это соответствие критериям, моделирующим действия собственника и побуждающим менеджеров воспроизводить его поведение
• Долговременные стимулы заставили американских менеджеров стремиться к получению высокой прибыли в долгосрочном периоде
• Для российских управленцев максимизация прибыли - в противовес максимизации богатства - еще не стала преобладающей моральной нормой

Что представляет собой хороший менеджмент, определить, казалось бы, легко. Хороший менеджер - это тот, кто управляет прибыльной компанией. Но здесь и начинаются проблемы. Иметь ли в виду долгосрочную или краткосрочную прибыльность? Как ее измерять - в абсолютных цифрах или по отношению к конкурентам? Можно ли достичь прибыльности с помощью конкурентоспособной рабочей силы или же лишь путем радикального сокращения размеров компании и использования морально нечистоплотных методов? Необходимо ли закрывать местные предприятия и переносить деятельность в оффшорные зоны, чтобы добиться прибыльности? Дело не только в том, что с течением времени более жесткими становятся критерии оценки, но также меняется содержание вопросов и ответов на них.

Возможно, лучший способ оценить работу менеджера - это спросить его, действовал бы он по иному, если бы был собственником данной компании. Таким образом, сущность хорошего менеджмента следует определять в соответствии с критериями, которые моделировали бы действия собственника и побуждали бы менеджера воспроизводить его поведение. Раньше собственник обычно был во главе исполнительного органа и активно вовлекался в текущую деятельность фирмы. Но укрупнение предприятий потребовало все более широкого делегирования полномочий. Более того, поскольку потребности бизнеса в капитале увеличивались и денежные вливания обеспечивались расширяющимся кругом инвесторов, подчас сложно определить, кто именно является собственником компании. Владельцами крупнейших пакетов акций все чаще становились не индивидуумы или семьи, а инвесторы в лице взаимных или пенсионных фондов.

Делегирование полномочий часто приводило к непредвиденным последствиям. Чем дальше действующее подразделение компании отстоит от высшего уровня управления, тем больше вероятность, что именно там возникнет сбой в работе. Высшие руководители, особенно в некоммерческих организациях, постоянно озабочены тем, что их подчиненные могут неверно применить имеющиеся ресурсы, украсть их, использовать не в должных целях или расточительно. Если подобное случается, то для менеджеров высшего уровня последствия оказываются часто более серьезными, чем в случае фактической неэффективности компании. В итоге управленческие установки зачастую имеют ограничительный, а не разрешительный характер, что в свою очередь повышает вероятность получения искаженных результатов.

Приведу пример из личного опыта. Моя обязанность в армии в качестве специалиста информационной службы заключалась в чтении лекций и подготовке учебных материалов для моего подразделения. Нас периодически инспектировали, чтобы удостовериться, что я и другие военнослужащие должным образом выполняем свои обязанности. Но как мог инспектирующий нас капитан определить, выполняю ли я свою работу? Он посетил одну-две лекции, но ему нужно было также оценить, в какой мере я справляюсь с повседневной работой. Учитывая ее характер, она не имела объективных критериев оценки.

Как я узнал после первой инспекции, капитан вместо того чтобы уяснить, о чем я читал лекции или какие сообщения готовил, пожелал осмотреть мои карандаши, чтобы выяснить достаточно ли остро они заточены. Оказывается, для него это был показатель аккуратности в работе. Поэтому я решил, что впредь буду держать на столе напоказ специальный набор отточенных, а следовательно, неиспользованных карандашей на случай неожиданной инспекции. Парадокс ситуации в том, что если специалист информационной службы работает продуктивно, у него не должно быть острых карандашей; между тем инспектор мог объективно оценить лишь их состояние и, таким образом, именно это стало более важной характеристикой, чем “отточенный” характер лекции. Как выразился социолог Р.Мертон, “приверженность правилам, изначально задуманным как средство, превращается в самоцель”¹.

Такого рода искажений избежать нелегко. Например, несколько лет назад исполнительный директор Chrysler Corporation отдал распоряжение о закупке деталей по высокой цене у одного мелкого производителя, в фирме которого он оказался основным владельцем. Этот поступок был расценен как откровенная внутренняя сделка. Но разве не является также внутренней сделкой, когда глава исполнительного органа убеждает совет директоров выплачивать ему заработную плату, исчисляемую миллионами, а иногда десятками миллионов долларов и более? Растущее давление со стороны акционеров, особенно пенсионных и взаимных фондов, вызывает размышления на этот счет, но вместе с тем каждый год в уровне заработной платы высших менеджеров устанавливаются все новые рекорды.

США: от краткосрочной ориентации к долгосрочной

Гораздо более серьезной проблемой, которая в течение определенного времени представляла угрозу конкурентоспособности промышленности США в целом, было стремление извлекать краткосрочную прибыль. Это изменение ориентиров нашло отражение в статье Р.Хейеса и У.Эбернати “Управление нашим движением к спаду”, появившейся в июле 1980 г. в журнале “Гарвард бизнес ревью”². Поскольку акции все большего числа американских компаний оказывались в инвестиционных портфелях взаимных и пенсионных фондов, главы исполнительных органов этих компаний попадали под усиливающееся давление по поводу повышения прибыли на вложенный капитал. Это в свою очередь явилось следствием конкуренции в области привлечения инвесторов из инвестиционных фондов. Поэтому определяющее значение стали иметь не долгосрочные хозяйственные результаты (например, за 10-летний период), а краткосрочные (за 3-6 мес.).

Такая близорукость оказалась гораздо меньшей проблемой для фирм, находящихся в одних руках или финансируемых прежде всего за счет займов и выпуска облигаций. Им приходилось беспокоиться лишь о выплате процентов по займам, а не об уровне доходности инвестированного капитала. Поэтому они испытывали значительно меньшее давление в отношении увеличения текущей прибыли и могли сконцентрировать усилия на достижении долговременного роста и завоевании рыночной доли.

Напротив, все большее число руководителей американских компаний приходило к заключению, что если производственное подразделение испытывает трудности, то его проще продать или закрыть, чем тратить средства на оздоровление. Подобные соображения привели к существенной деиндустриализации и реструктуризации экономики. Во многих случаях попытки максимизировать краткосрочную прибыль создавали угрозу жизнеспособности компании в долгосрочном периоде.

Наглядный пример. Нью-йорский менеджер American Telephone and Telegraph поразил высшее руководство компании быстрым и впечатляющим увеличением уровня доходности и прибыли. Вскоре он был переведен на более высокий пост национального масштаба. Но его преемник столкнулся с ситуацией, грозящей разрушительными последствиями для телефонной сети Нью-Йорка. Абоненты, находящиеся вне города, не могли дозвониться до своих контрагентов в Нью-Йорке в течение рабочего дня, в городе практически невозможно было найти исправный телефон-автомат. Объяснение оказалось простым. “Успешно действовавший” предшественник просто отказался от всех видов ремонтных работ кроме самых существенных, равно как и от капиталовложений.

Наибольшую выгоду от такой краткосрочной политики американских фирм получили японские компании, финансируемые своими материнскими банками (во всяком случае вплоть до недавнего экономического спада в Японии, когда некоторые компании столкнулись с трудностями по выплате процентов по полученным кредитам). С течением времени некоторые американские корпорации, особенно три автомобильных гиганта и производители компьютерных ЧИПов, решили игнорировать давление на свои активы и переориентироваться на расширение своей рыночной доли и долговременную политику, причем даже решительнее, чем японцы.

Что же вызвало столь существенную подвижку в поведении менеджеров?

Несомненно, свою роль сыграли многие факторы, но решающим оказалась заинтересованность американских менеджеров в опционах, дававших им право приобретать акции своей компании со скидкой. Поскольку эффект опционов проявляется только через несколько лет, то, используя подобные финансовые стимулы, корпорации постепенно заставляли своих менеджеров фокусировать внимание на максимизации результатов корпоративной деятельности на годы вперед, а не на ближайшие месяцы. Лучший способ гарантировать в будущем рост стоимости акций компании и опционов, находящихся в руках менеджеров, - это получение высокой прибыли в 10-летней перспективе. При этом, однако, приходится отказываться от высокой нормы краткосрочной прибыли.

Конечно, практика опционов не нова, но в последнее время наблюдается тенденция к выпуску их на более короткий период. Более того, если время обращения опционов растягивается свыше 10 лет, то нет гарантии, что  тот или иной менеджер сможет противостоять постоянному стремлению к максимизации прибыли в текущем квартале. Тем не менее возросшее использование долгосрочных стимулов и удлинение сроков обращения опционов, на наш взгляд, привело к тому, что все большее число менеджеров меняет временные рамки своей ориентации. Так, авиакомпания Boeing стала использовать фьючерсы на свои акции для повышения заинтересованности неуправленческого персонала в долгосрочной работе. Предполагается, что это побудит сотрудников экономить на издержках и вносить предложения, способствующие росту объема производства и повышению производительности.

В настоящее время ориентация на использование акций компаний в качестве стимула распространяется не только на наемный персонал и менеджеров компании. Будучи директором одного из банков в Бостоне я получаю директорскую зарплату не наличными, а акциями банка. Использование акций в качестве стимула более чем что-либо другое объясняет успех США в проведении долгосрочных технологических инноваций. Основная масса новых состояний в стране создается сегодня предпринимателями, которые осваивают новую продукцию или новый производственный процесс и публично размещают акции своих предприятий. Естественно, значительное число акций они оставляют себе, что составляет источник их богатства.

Таким образом, за последние десятилетия менеджмент в США был подвержен значительной трансформации, хотя и не столь радикальной, как в бывшем СССР. Сейчас прилагается все больше усилий для создания климата, в котором менеджеры, равно как и возрастающее число сотрудников, будут вести себя так, как если бы являлись собственниками компании, укрепляя ее благополучие и конкурентоспособность на долгосрочной основе. Такой подход весьма отличается от господствовавшего ранее, когда успешно действующими считались менеджеры, которые добивались максимизации прибыли и стоимости акций компании в краткосрочном периоде. Не все корпорации отказались от этого, но достаточное их число переключилось на завоевание доли на рынке. В результате американская промышленность приобрела большую конкурентоспособность и характеризуется более высоким инновационным духом, утрата которого угрожала ей еще 10 лет назад.

Россия: изначальный упор на накопление богатства

С распадом СССР и крушением коммунизма управленческое поведение в России претерпело глубокую трансформацию. При коммунизме государство являлось собственником и, как правило, действовало подобно инспектору-капитану времен моей армейской службы, в большей мере заботясь о контроле и ограничениях, чем о творческом подходе и стимулировании. Российским управленцам ставились конкретные задачи, обычно в натуральном измерении (штуках, единицах веса или длины). В тех случаях, когда предприятие производило разнородную продукцию, объемы которой нельзя выразить в натуральных единицах, задания выдавались в валовом стоимостном исчислении. Премии назначались в зависимости от прироста физического или валового объема продукции по сравнению с базовым периодом.

В связи с тем что в комплекс управленческих стимулов трудно и даже невозможно было включать достижение качественных целей или удовлетворение потребительского спроса, советская экономика печально прославилась расточительством, выпуском ненужной продукции и хозяйственными диспропорциями.

Страдало не только качество. Вся система гражданского производства намного отставала по темпам обновления продукции. В отличие от США, где большие доходы приносили разработка и освоение новой продукции и услуг, в России часто случалось так, что продуктовые инновации подвергали риску установление производственного рекорда и лишали руководство премиальных выплат. Такая ситуация возникала из-за того, что цены устанавливались в централизованном порядке и главным показателем успеха был количественный рост производства, а не прибыль. Это означало, что потенциальный инноватор вряд ли что-либо выигрывал, внедряя новую продукцию. Он не мог надеяться на продажу ее по более высокой цене по сравнению с прежними моделями, а если и мог, то более высокая прибыль не зачислялась на счет предприятия и его руководства и не сулила аплодисментов за хорошую работу. Действительно, в ходе освоения новой продукции может наступить спад производства, которое в конечном итоге оставалось основной заботой государства.

Переход от централизованной системы с государственной собственностью к нечто рыночному повлек за собой относительный сдвиг в управленческом поведении. Однако новая поведенческая модель необязательно вбирала в себя то, что выработано существующими рыночными системами. Одно из наиболее приметных отличий - изначальный упор на накопление богатства. В вакууме, образовавшемся с исчезновением СССР, централизованного планирования и государственной собственности, лишь малая часть того, что некогда составляло государственный сектор, оказалась экономически жизнеспособной. Поэтому максимизация прибыли считалась не только нереальным, но в финансовом отношении и менее привлекательным делом, чем простое присвоение собственности, прежде принадлежавшей государству. Имелись в виду не только месторождения сырья, например золота, нефти, природного газа и металлических руд, но и производственная инфраструктура, включая здания, сооружения, машины и оборудование и даже золото-валютные активы.

Предоставились колоссальные возможности подчас ниже стоимости и даже бесплатно присваивать себе фонды стоимостью в миллионы и даже миллиарды долларов. При этом, видимо, давались взятки лицам, находящимся у власти, что можно было сделать за счет вновь приобретенных активов уже после присвоения собственности. При необходимости можно было открыть новый банк специально для финансирования подобных целей. В такой ситуации, близкой к анархии, едва ли имелись какие-либо ограничения или существовали моральные принципы, а следовательно, практически отсутствовало и наказание за такие деяния (по крайней мере со стороны государственных органов, сосуществование предпринимателей с мафией - вопрос другой). В абсолютном большинстве случаев бывшие директора предприятий моментально превращались в основных их владельцев. В других - заместители министров становились главами исполнительных органов, как это имело место, например, в компании “ЛУКойл”, которая, принимая во внимание величину запасов нефти, находящихся в ее ведении, является потенциально одной из самых богатых нефтяных компаний в мире.

Во многих случаях передача государственной собственности продолжается в соответствии с тем, что К.Маркс назвал бы примитивным накоплением богатства. Эта передача замысливалась частично для поддержки вновь приватизированных предприятий. Даже там, где новые собственники не грабили или не отвлекали активы своих новых компаний, условия хозяйственной деятельности в 1991-1992 гг. были крайне нестабильны, и без государственных субсидий большое количество предприятий вынуждено было бы закрыться. Как и до приватизации, некоторые дотации выплачивались непосредственно предприятиям. В иных случаях экспортеры поддерживались де-факто. Внутренние цены на множество товаров, особенно на нефть и газ, были значительно ниже (в среднем на 30%) мировых. Так что те, кто сумел получить экспортные лицензии, могли добиваться при продаже 3-кратной рентабельности (за минусом, конечно, той суммы, что передавалась в знак благодарности тем, кто распоряжался выдачей ограниченного количества таких лицензий). Одновременно в связи с заниженным обменным курсом рубля по отношению к доллару государственные органы почувствовали необходимость предоставлять импортные субсидии.

По оценке А.Ослунда, 45% российского импорта субсидировались, и эти субсидии составили почти 15% ВВП. Совокупные государственные субсидии достигли 30% ВВП, а доходы от закупки собственного дешевого минерального сырья и продажи его по ценам мирового рынка также были равны 30% ВВП³. В отличие от прошлых лет, когда выгоду от подобных перекосов и дотаций извлекали государственные предприятия, их место заняли частные собственники. Лоббирование или подкуп ради получения финансовой помощи от государства, а вовсе не производство, стали наиболее практикуемым способом максимизации доходов.

В условиях инфляции, неразвитости рынка, преступности и государственной нестабильности почти никто из владельцев российских предприятий или директоров особенно не заинтересован в получении высоких доходов в долгосрочном периоде. Временные горизонты в России настолько сужены, что американские менеджеры 80-х годов выглядят просто мечтателями. Практически все инвесторы в России, будь то отечественные или иностранные (фирма Мc Donald’s - одно из немногих исключений), стремятся к быстрой отдаче. А те, кто получают ее в наличном выражении, быстро вывозят денежные средства из страны и/или обращают их в доллары. Собственники предприятий также обнаружили, что могут месяцами не выплачивать своим работникам заработную плату, не рассчитываться за поставки, не платить налоги.

Тем временем, используя “поток наличности”, они могли зарабатывать еще больше, делая вложения за границей или приобретая государственные ценные бумаги (альтернатива, ставшая особенно привлекательной после того как в 1996 г. правительство повысило их доходность до 200% годовых). Конечно, когда каждый должен каждому (в середине 1996 г. сумма только несобранных налогов превысила 11 млрд долл., а невыплаченной зарплаты - 5 млрд долл., и государство без пополнения бюджета не может осуществлять выплаты, в том числе военнослужащим), толком неизвестно, кто в действительности делает деньги, а кто нет. Большинство бизнесменов в кулуарах заявляют, что получают прибыль (они не говорят это открыто, потому что налоговая полиция автоматически потребует выплаты более высоких налогов), но никто не может сказать это наверняка, пока “плохие” долги связаны с оплатой уже поставленных товаров. Едва ли можно сомневаться, что значительная часть предпринимательского долга не может и никогда не будет погашена. Без эффективной политики банкротств заставить погасить долги невозможно.

В ближайшие годы управленческая теория в России должна заниматься постоянно изменяющимися вопросами, которые сильно отличаются от тех, что возникают на Западе. Определенное время на российских менеджеров будет влиять стремление к личному обогащению. Оно уже не столь интенсивно, каким было в 1992-1994 гг., но максимизация прибыли - в противовес максимизации состояния - пока не стала преобладающей моральной нормой.

³How Russia Became a Market Economy. Washington, DC: The Brookings Institution, 1995. - P.149.

Один из самых последних примеров - попытка крупнейших московских банков установить контроль над провинциальными банками и некоторыми крупными, уже приватизированными предприятиями. В результате известного залогового аукциона нескольким банкам удалось за пустяковую цену приобрести контрольный пакет акций ряда крупнейших базовых производств в стране. Два наиболее ярких примера - это предложение “Онэксимбанком” кредита государству в размере 170 млн долл. за “Норильский никель” с его 150 тыс. работников и активами, исчисляющимися миллиардами долларов, а также приобретение банком “Менатеп” всего за 350 млн долл. 78% акций компании ЮКОС, одной из крупнейших нефтяных компаний страны.

На первый взгляд, растущее участие российских банков в промышленном производстве похоже на принятие ими роли собственника и координатора, которую играют в своих странах немецкие, французские и японские банки. Однако в Европе и Японии банки ориентируются на долгосрочную перспективу. Пока есть некоторая уверенность в том, что инфляция не возобновится, большинство российских менеджеров будут продолжать делать акцент на максимальном накоплении активов и краткосрочном обороте денежных средств. Это вряд ли соответствует долговременным интересам страны, но, к сожалению, для изменения ситуации потребуется больше, чем только привнесение возможности долговременного выбора.