Главная     Каталог раздела     Предыдущая     Оглавление     Следующая      Скачать в zip

Город – хозяйство и общество

М.Вебер (M. WEBER). Перевод М.И. Левиной

§ 3. Город в период господства родовой знати в средние века и в древности

Поскольку в conjuratio входили не только ведущие ари­стократические роды, а вообще все землевладельцы города, то официально собрание горожан, называемое в Италии parlamentum, считалось высшим суверенным органом комму­ны. И формально такое его значение часто сохранялось. Фак­тически же именно в первое время власть полностью находи­лась в руках аристократических родов. Очень скоро право занимать административные должности и заседать в городс­ком совете стало и формально привилегией ограниченного числа «родов». Нередко они с самого начала считались един­ственно обладающими правом заседать в совете, хотя такого формального установления еще не было. Там, где преимуще­ственное право знати не существовало с самого начала, оно, как мы отчетливо видим на примере Англии, совершенно ес­тественно возникало как следствие хорошо известного пра­вила, согласно которому только потомки тех, кто обладал эко­номическим могуществом, могли постоянно участвовать в за­седаниях совета и обсуждать текущие дела. Ибо вначале участие в делах управления воспринималось повсюду как бремя, которое необходимо было нести, если к этому принуж­дала официально установленная обязанность. В раннее средневековье горожанин обязан был являться на три еже­годных очередных «судебных собрания». От участия в ос­тальных был свободен каждый, кто не был политически заин­тересован в них. Рассмотрение дел находилось естествен­ным образом в ведении тех, кто пользовался признанием вследствие своего имущественного положения, и - что не следует забывать - вследствие основанной на этом способ­ности носить оружие и своей военной силы. Поэтому, как показывают более поздние источники о ходе заседаний в ита­льянских parlamenta, горожане, присутствовавшие в большом числе на этих собраниях, лишь в исключительных случаях оказывались не просто публикой, которая криками одобрения принимала предложения знатных лиц или выражала свое неодобрение протестующим возгласами, и никогда, насколько мы осведомлены о событиях этой ранней стадии, действи­тельно не влияла на выборы или мероприятия городского уп­равления. Большинство часто составляли зависимые от пред­ставителей родовой знати люди. Соответственно этому позже захват власти стоящим вне аристократических родов popolo [i] повсюду шел параллельно устранению общих хаотических собраний горожан и замене их более узким собранием, состо­ящим из представителей населения города или из твердо оп­ределенного круга квалифицированных граждан; установле­ние же тирании и поражение popolo ознаменовались созывом старых parlamenta, от которых еще Савонарола [ii] предостере­гал флорентийцев.

Во всяком случае фактически, если и не формально-юридически, город возникал как сословный союз, управляе­мый различным по своей численности кругом родовой знати, о своеобразии которой речь пойдет ниже, или становился тако­вым. В одних случаях это фактическое господство родовой знати переходило в урегулированную правовую монополиза­цию власти над городом, в других - оно теряло в результате ряда восстаний свою силу или вообще устранялось. Знать, монополизировавшую управление городом, обычно называют «родовой знатью», а период ее преобладающего влияния -«господством знатных родов». Эти «роды» не были единооб­разны по своему характеру; общим для них было то, что их могущественное социальное положение основывалось на землевладении и на доходах от предпринимательской деятельности, которой сами они непосредственно не зани­мались. Но в остальном они могли очень отличаться друг от друга. В средние века сословная принадлежность определя­лась одним специфическим признаком - рыцарским образом жизни. Он давал право на участие в турнирах, на получение ленов и на все атрибуты принадлежности к определенному сословию наряду с внегородским рыцарством. В Италии не­сомненно, но в большинстве случаев и на севере к «знатным родам» причисляли лишь те слои городского населения, кото­рые обладали этим признаком. Поэтому в тех случаях, где прямо не сказано иное, мы в дальнейшем, признавая, конеч­но, текучесть переходов, a potiori [iii] всегда будем помнить об этом признаке, когда речь пойдет о «родах». Господство ро­довой знати привело в некоторых исключительных случаях к образованию специфической городской аристократии, осо­бенно там, где, как в античности, развитие определялось за­морской политикой торговых городов. Классическим примером может служить Венеция.

Развитие Венеции определялось прежде всего про­должением местных наборов рекрутов, установленных со времен Адриана и увеличивавшихся вместе с ростом литурги­ческого характера позднеримского и византийского государ­ственного хозяйства. Солдаты гарнизонов все больше рекру­тировались из местного населения, практически их поставля­ли посессоры из числа своих колонов. Под началом dux на­ходились командиры отрядов, трибуны, формально их долж­ность была также литургической повинностью, фактически же правом местных посессоров, из рядов которых они происхо­дили; как и повсюду, эта должность стала фактически наслед­ственной в определенных родах, тогда как dux до VIII в. на­значался Византией. Эти роды трибунов, т. е. военная арис­тократия, были ядром старейших родов города. С ослаблени­ем денежного хозяйства и ростом милитаризации в Византий­ской империи власть знатных трибунов полностью заменила римские курии и defensores[iv]. Первое восстание, которое при­вело в Венеции к началу образования города, было направ­лено, как и во всей Италии, в 726 г. против тогдашнего иконо­борческого правительства и его чиновников и завоевало на долгое время право выборов dux знатными трибунами и кли­ром. Вскоре началась длившаяся три столетия борьба дожа, стремившегося обрести наследственную патримониальную власть над городом-государством, со своими противниками -знатью и патриархом, который был, в свою очередь, заинте­ресован в том, чтобы остановить притязания дожа на созда­ние «частной церкви»[v]. Дожа поддерживали дворы импера­торов Востока и Запада. Византия благосклонно отнеслась к назначению сына дожа соправителем, ч то в соответствии с античной традицией было скрытой попыткой учредить наслед­ственность престола. Приданое Вальдрады[vi], дочери герман­ского императора, позволило последнему кандианцу [vii] еще раз увеличить иноземную свиту, и прежде всего отряд телохраните­лей, на который с 811 г. опирался дож. В то время патримониаль­ный характер власти дожа над городом пластически выступает во всех ее проявлениях: дож был крупным землевладельцем и куп­цом, он монополизировал (отчасти по политическим причи­нам) почту между Востоком и Западом, которая шла через Венецию, а с 960 г. и работорговлю вследствие запретов ее церковью. Невзирая на протесты церкви, он назначал и сме­щал патриархов, аббатов, священников. Дож был решающей судебной инстанцией, правда в пределах действия принципа судебного собрания, проникшего и сюда под франкским влия­нием [viii] , назначал судью и выносил решение по спорным при­говорам. Управление он осуществлял частично через должно­стных лиц своего двора, частично с помощью церкви. После­днее особенно в тех случаях, когда речь шла об иноземных поселениях венецианцев. Его отношение к своей власти как к личной собственности, не отделенной от государственной, проявлялось не только в назначении соправителя, но в одном случае выразилось даже в завещании. Дож снаряжал флот преимущественно на собственные средства, держал наемни­ков и распоряжался поставками ремесленников двору, подчас произвольно их увеличивая. Такое увеличение, вызванное, вероятно, ростом расходов на внешнюю политику, и послужи­ло в 1032 г. поводом к завершившемуся победой восстанию, а это, в свою очередь, было использовано постоянно находив­шейся в оппозиции знатью для того, чтобы в значительной степени сломить власть дожа. Как это всегда бывает в усло­виях военной самоэкипировки, дож был сильнее всех от­дельно взятых родов (или их групп), но уступал им, если все они объединялись в союз. А такой союз тогда, как и в наши дни, выносил свое решение, когда дож предъявлял родам финансовые требования. Господство сидящих на Риальто [ix] родов городской знати началось в сравнительно демократи­ческих правовых формах. Так называемым «первым основ­ным законом республики» было запрещение назначать сопра­вителя, что должно было предотвратить наследственность власти (как это было в Риме). После «сословно-государственного» промежуточного периода, когда права и обязанности рас­пределялись между дожем и коммуной, как в других местах между властителем территории и выборными представителя­ми, все остальное было установлено избирательными капиту­ляциями [x] , которые формально низвели дожа до уровня стро­го контролируемого, связанного ограничивающим его церемо­ниалом, оплачиваемого чиновника, следовательно, социально к primus inter pares в корпорации знати. Справедливо указы­валось (Ленелем), что господствующее положение дожа, ос­нованное также на иноземных связях, было ограничено и в области внешней политики, которая перешла к совету sapientes (с 1141 г. это подтверждается). Необходимо особо подчеркнуть, что здесь, как и повсюду, привлечение патрици­ата к управлению стало неизбежным прежде всего в силу фи­нансовых требований, связанных с военной, колониальной и торговой политикой, подобно тому как впоследствии на конти­ненте основой растущей власти сословий стали войны госуда­рей, ведение которых было связано с финансами страны. Хрисовул [xi] императора Алексея [xii] означал конец торгового господства греков и возникновение торговой монополии Вене­ции на Востоке за предоставление охраны Восточной империи на морях и финансовой поддержки. Значительная часть госу­дарственного, церковного и частного капитала венецианцев в греческой империи была вложена, принося им ренты, в тор­говлю, в эргастерии [xiii] разного рода, в государственную аренду и в земельную собственность. Выросшая для охраны этих прав военная мощь Венеции привела к ее участию в завоева­тельной войне латинян и к приобретению знаменитых «трех восьмых» (quarta pars et dimidia) Латинской империи[xiv]. По распоряжению дожа Дандоло все колониальные приобрете­ния передавались на основе тщательно составленных право­вых решений коммуне и ее должностным лицам, а не дожу, что подтвердило его бессилие. Естественным следствием такой внешней политики были государственные долги и по­стоянные расходы коммуны. Эти финансовые потребности могли быть удовлетворены только патрициатом, т. е. той час­тью старого сословия землевладельцев из среды трибунов, несомненно усиленного новой знатью, которое, входя в состав горожан, могло извлекать доходы посредством предоставле­ния капитала в виде комменды и других форм участия в тор­говле и иных выгодных предприятиях. В руках этого патрициа­та находилась как концентрация капитала посредством де­нежно-хозяйственных операций, так и политическая власть. Поэтому параллельно с ослаблением имущественного могу­щества дожа шла монополизация всей политической власти в Венецианской республике городом, находящимся под господ­ством патрициата, в противоположность все более теряющей свои политические права сельской местности. В placita [xv] дожа номинально вплоть до XII в. посылались представители арис­тократических родов всего герцогства[xvi]. Но с возникновением Венецианской коммуны (commune Venetiarum), впервые упо­минаемой в источниках в 1143г., положение изменилось, со­вет и sapientes, которых избирали граждане (cives), и которым присягал дож, состояли теперь только из проживающих на Риальто крупных землевладельцев, экономически заинтере­сованных в заморских вложениях капитала. В 1187 г. почти во всех городах, где господствовала родовая знать, уже суще­ствовало деление на Большой совет, выносящий решения, и Малый совет, осуществлявший управление городом. Дальней­шее, не интересующее нас в подробностях развитие вело к фак­тическому уничтожению собрания всех горожан-землевладель­цев, хотя необходимость их одобрения официально сохраня­лась до XIV в., к назначению дожа узкой выборной коллегией, состоящей из нобилей, к фактическому ограничению выбора должностных лиц кругом фамилий, обладавших правом засе­дать в совете, и, наконец, к формальному закрытию списка (1297-1315), получившему впоследствии название «Золотой книги». Значительное экономическое превосходство участвовав­ших в заморских политических и торговых предприятиях родов ускорило этот процесс монополизации власти в их руках. Госу­дарственное устройство и техника управления Венеции знамени­ты установлением патримониально-государственной тирании городской знати, распространявшейся на большую сухопутную и морскую территорию, при строгом взаимном контроле друг друга аристократическими фамилиями. Их власть не колеба­лась, потому что они, подобно спартиатам, располагали всеми средствами господства и сохраняли свои служебные тайны так строго, как нигде более. Возможность этого была обуслов­лена прежде всего пониманием каждым заинтересованным в громадных монопольных прибылях членом союза значения солидарности интересов во внешних и внутренних делах, что требовало участия каждого в коллективной тирании. Техни­чески же это осуществлялось: 1) посредством борьбы за раз­деление власти между конкурирующими должностными груп­пами в центральном управлении; различные коллегии особого управления, почти все облеченные судебной и администра­тивной властью, конкурировали друг с другом по вопросам своей компетенции; 2) посредством разделения сфер власти между происходившими из кругов знати должностными лица­ми; судебное, военное и финансовое управление всегда на­ходилось в руках различных должностных лиц; 3) посредством краткосрочности всех должностей и особой системы контроля; 4) с XIV в. посредством политического инквизиционного суда, Совета Десяти, который сначала был следственной комиссией по одному заговору[xvii], затем превратился в постоянное уч­реждение по расследованию политических дел и, наконец, стал следить за политическим и повседневным поведением нобилей. Этот орган нередко кассировал постановления Большо­го совета, короче говоря, обладал своего рода трибунской влас­тью, быстрое и тайное пользование которой позволило ему заво­евать высший авторитет в общине. Страшен он был только зна­ти, среди бесправных подданных он, напротив, был наиболее популярным учреждением, предоставлявшим очень действен­ные средства для успешного удовлетворения жалоб на арис­тократических должностных лиц, значительно более дей­ственные, чем давал римский репетундный процесс[xviii].

Параллельно этой монополизации, представляющей особенно ясно и резко выраженный пример развития родовой знати города, монополизации всей власти над большой, по­степенно распространявшейся на континентальную Италию, основанной на наемной военной силе и утверждавшейся в полезу коммуны, сферой господства, а внутри нее в пользу пат­рициата, возникало с самого начала и другое явление. Растущие расходы общины, которые обусловливали ее зависимость от кре­дитовавшего ее патрициата, были связаны помимо затрат на наемные войска, снаряжение флота и оснащение армии также и с глубоким изменением системы управления. Помощником патрициата в его борьбе с дожем явилась типичная для Запа­да окрепшая церковная бюрократия. Ослабление власти дожа не случайно совпало с расколом между государством и церко­вью в ходе борьбы за инвеституру[xix]; все итальянские города извлекли выгоду из уничтожения одной из самых прочных, идущих от права на частную церковь опор патримониальной и феодальной власти. Исключение из сферы управления церк­вей и монастырей, которые вплоть до XII в. заменяли, арендуя управление в колониях, светский аппарат власти, привело к необходимости создать оплачиваемое светское чиновниче­ство, в первую очередь в колониях. Этот процесс также был вре­менно завершен в правление Дандоло. Система краткосрочных должностей, обусловленная, с одной стороны, политическими соображениями, но также и желанием предоставлять поперемен­но эти должности по возможности многим, ограничение кругом родовой знати, небюрократическое, строго коллегиальное управление самой правящей столицей - все это служило пре­пятствием созданию профессионального чиновничества, ко­торое должно было возникнуть из господства знатных родов.

В этом отношении развитие остальных итальянских коммун уже в период господства знатных родов шло совер­шенно иным путем. В Венеции удалось осуществить монопо­лизацию и замкнутость слоя городской знати от вторжений извне. Прием новых фамилий в число имеющих право уча­ствовать в заседаниях Большого совета происходил только по решению корпорации знати на основе политических заслуг, а впоследствии вообще прекратился. В связи с этим удалось полностью подавить распри между членами городской знати, что было необходимо уже в силу постоянно грозившей городу опасности. В других коммунах в период господства знатных родов об этом не было и речи. Ориентация на монополию в заморской торговле нигде не была столь очевидной и непре­рекаемой основой всего существования знати, как это было в Венеции в определенное время. Вследствие бушевавших по­всюду раздоров среди городского патрициата знати приходи­лось во время своего полного господства считаться с другими, пользующимися влиянием слоями общества. К тому же враж­да родов и их глубокое недоверие друг к другу исключали со­здание рационального управления типа венецианского. Почти повсюду фамилии, обладавшие особенно большой земельной собственностью и многочисленными клиентами, в течение ряда веков противостояли друг другу, каждая из них в союзе с многочисленными, менее богатыми домами стремилась вы­теснить с занимаемых должностей и устранить из городского управления других, а если удастся, и вообще изгнать их. Так же как в Мекке, почти все время какая-нибудь часть знати объявля­лась неспособной занимать государственные должности, изго­нялась и в противоположность арабской галантности нравов объявлялась вне закона, а на имущество накладывался секвестр; это продолжалось до тех пор, пока при перемене политических условий господствующую знать не ждала та же участь. Общность межрегиональных интересов возникла сама собой. Правда, образование партий гвельфов и гибеллинов [xx] было отчасти обусловлено государственно-политическими и социальными моментами. Гибеллины принадлежали в подав­ляющем большинстве случаев к старым фамилиям вассалов королевского дома или действовали под их руководством. Однако в значительной своей части эта партия возникла вследствие противоположности интересов конкурировавших городов, и прежде всего вследствие конкуренции внутри горо­дов интерлокально связанных организаций знати. Эти органи­зации, особенно организации гвельфов, представляли собой прочные союзы со статутами и военными матрикулами, кото­рые в случае необходимости превращали рыцарство отдель­ных городов в определенные воинские контингенты, подобно немецким матрикулам в походах против Рима. Но если в во­енном отношении обученное рыцарство было решающей си­лой, то уже в период господства родов при финансировании военных действий нельзя было обойтись без привлечения бюргеров нерыцарского происхождения. Их заинтересован­ность в рационально действующем судопроизводстве, с одной стороны, и соперничество партий знати - с другой, привели в Италии и в нескольких граничащих с ней областях к своеоб­разной должности как бы переезжающего с места на место знатного профессионального чиновника, podestä, заменивше­го прежнего «консула», формально избранного из среды мес­тной знати, фактически же занимавшего должность, монопо­лизированную несколькими борющимися за эту привилегию фа­милиями.

Этот институт возник именно во время тяжелых боев коммун с императорами династии Штауфенов[xxi], потребовав­шими внутреннего объединения и усилившими финансовое напряжение. Расцвет института подеста относится к первой половине XIII в. Подеста призывался обычно из чужой общины на короткое время службы и облекался высшей судебной вла­стью; он был обладателем установленного и поэтому, по сравнению с консулами, высокого оклада, выборным должно­стным лицом, как правило, знатного происхождения и боль­шей частью с юридическим университетским образованием. Выбирался он либо советами, либо, что типично для Италии, определенной для этого комиссией, состоящей из знатных лиц города. При приглашении на должность велись переговоры с общиной, откуда он был родом, а иногда к ней прямо обраща­лись с просьбой назвать подходящее лицо. Согласие общины рассматривалось как дружественный, отказ - как недруже­ственный политический акт. Подчас совершался даже обмен подеста. Приглашенные нередко требовали предоставления заложников как гарантии хорошего обращения, торговались об условиях, как современный профессор, а если условия их не привлекали, отказывались от предложенной должности. Приглашенный должен был сам собрать соответствующее рыцарское сопровождение, пригласить необходимый персо­нал, состоящий не только из мелких чиновников, но часто и из ученых юристов, помощников и представителей, которые не­редко составляли целый штаб. Главной обязанностью по­деста было, в соответствии с целью его приглашения, следить за общественной безопасностью и порядком, прежде всего за сохранением мира в городе, наряду с этим часто осуществ­лять и военное командование, всегда же - правосудие. Все это под контролем совета. Его влияние на законодательство было повсюду довольно ограниченно. Как правило, сменялся не только подеста, но менялось, по-видимому преднамерен­но, и место, откуда его приглашали. Вместе с тем коммуны придавали значение тому, чтобы их жители занимали по воз­можности больше должностей в других городах - отчасти, как правильно предполагает Ганауэр, из политических, отчасти из экономических соображений; высокие оклады на чужбине со­ставляли желанный источник дохода местной знати. Важней­шие стороны института подеста были следующие: во-первых, само возникновение этой влиятельной должности. Ганауэр указывает, что в четвертом десятилетии XIII в. только для 16 из 60 городов выявлено 70 человек, которые занимали долж­ность подеста 2 раза, и 20 лиц, занимавших эту должность 6 и более раз; нередко эта должность становилась и пожизнен­ной. За сто лет расцвета этого института Ганауэр насчитывает в 60 коммунах 5400 должностей подеста. Существовали знат­ные фамилии, все время представлявшие кандидатов на эту должность. К этому надо еще присоединить значительное число необходимых, имеющих юридическое образование по­мощников. К этой подготовке части знати для участия в строго деловом особо контролируемом местным общественным мне­нием управлении присоединялся еще один момент. Для того чтобы юрисдикция подеста родом из чужой общины была осуществимой, действующее право необходимо было коди­фицировать, рационализировать и переработать в единое для разных областей. Как и в других местах интересы князей и должностных лиц требовали возможности их повсеместного осуществления, так здесь, исходя из близких этому причин, институт подеста способствовал рационализации права, и в частности распространению римского права.

Институт подеста в его типическом выражении был яв­лением, ограничивающимся областью Средиземноморья. От­дельные аналогии встречаются и на Западе. Так, в Регенсбурге (в 1334 г.) местные жители не были допущены к занятию должности бургомистра, приглашен был рыцарь из другого места, и после него эту должность в течение 100 лет все вре­мя занимали чужеземцы: это было время внутреннего мира после раздирающих город междоусобиц родов и борьбы с изгнанными представителями знати.

Если в Венеции городская знать формировалась на основе строго выраженного господства родов без существен­ных нарушений этого процесса и во главе остальных коммун Италии также стояла родовая знать, то на севере развитие замкнутого городского патрициата происходило отчасти на иной основе, отчасти под действием противоположных моти­вов. Типичным примером ярко выраженного отличия может служить развитие олигархии английского города. Здесь ре­шающей в установлении строя была королевская власть. Правда, она отнюдь не с самого начала так твердо, как впос­ледствии, противостояла городам. Не было этого еще даже после норманнского завоевания. Вильгельм Завоеватель не пытался после битвы при Гастингсе [xxii] завоевать Лондон, но, зная, что обладание этим городом с давних пор означало об­ладание английской короной, достиг своего признания лон­донскими горожанами посредством договора. Ибо хотя во времена англосаксов легитимной властью в городе обладали епископ и назначенный королем portreeve[xxiii], - к ним и обра­щается в своей хартии Вильгельм Завоеватель, - но голос лондонского патрициата имел большой вес едва ли не при каждом избрании англосаксонского короля. В представлении горожан королевское достоинство не означало без их свобод­но выраженного согласия господства над их городом и еще в правление Стефана [xxiv] их согласие было в самом деле реша­ющим. Однако вскоре после признания его лондонцами Виль­гельм Завоеватель построил в Лондоне свой Тауэр. С тех пор Лондон, как и другие английские города, облагался налогом по усмотрению короля.

Военное значение городов пало в норманнский период в результате объединения государства, прекращения угрозы извне и роста значения крупных, живущих в своих владениях баронов. Феодалы строили теперь свои укрепленные замки вне городов. С этого здесь начинается, как мы впоследствии увидим, характерное для Запада вне пределов Италии разде­ление между военной властью и бюргерством. Английские города в противоположность итальянским почти полностью утратили в это время господство над сельской местностью, которым они раньше, по-видимому, обладали в качестве больших городских общин. Они превратились в экономически ориентированные корпорации. Здесь, как и везде, бароны стали основывать города, предоставляя им привилегии очень различного содержания. Однако нет никаких следов борьбы городского населения с королем или с другими сеньорами города. Нет и следа и каких-либо узурпации, которые привели бы к уничтожению бурга короля или других городских сеньо­ров или к необходимости перемещать бурги за пределы горо­да. Нет никаких сведений и о том, что в борьбе против короля было создано войско горожан, что насильственно было вве­дено собственное судопроизводство с выборными лицами вместо королевских судей и создано собственное кодифици­рованное право.

Конечно, в силу королевского пожалования и в Англии возникали особые городские суды, которым предоставлялась привилегия заменять судебный поединок ведением рацио­нального процесса и которые вместе с тем могли отклонять нововведения в королевском процессе, а именно jury[xxv]. Но правотворчество оставалось исключительной прерогативой короля и королевских судов. Король предоставлял городу особое судебное положение, чтобы иметь его на своей сторо­не в противостоянии феодальной знати; тем самым города извлекали выгоду из типичной для феодализма борьбы. Но важнее судебных привилегий была - и это свидетельствует о высоком положении короля - автономия городов в области фискального управления, которой они постепенно сумели до­стигнуть. С точки зрения короля, город был до правления Тю­доров [xxvi] прежде всего объектом налогообложения. Корреля­том бюргерских привилегий, gratia emendi et vendendi [xxvii] и тор­говых монополий служила особая налоговая повинность го­рожан. Налоги отдавались на откуп, и главными претендента­ми были наряду с богатыми горожанами, естественно, наибо­лее состоятельные королевские чиновники. Постепенно горо­жанам удалось устранить конкурентов и взять у короля на от­куп право взимания налогов за взнос общей суммы (firma burghi), а затем с помощью отдельных взносов и подарков - и дальнейшие привилегии, в первую очередь право самим вы­бирать шерифа. Несмотря на то что, как мы увидим, среди горожан было много лиц с ярко выраженными сеньориальными интересами, решающими для конституирования города были эко­номические и финансовые соображения. Правда, conjuratio горо­жан, распространенная на континенте, встречается и в английс­ких городах. Но здесь она принимала типичную форму монополь­ной гильдии. Впрочем, не повсюду. В Лондоне, например, ее не было, но во многих других городах гильдия в качестве гаранта фискальной повинности была решающим объединением в городе. Часто она, так же как цех богатых в Кёльне, предос­тавляла право гражданства. В медиатизированных городах [xxviii] ей большей частью удавалось добиться особой юрисдикции над членами гильдии, но именно как таковыми, а не как горожанами. Почти везде она фактически, если и не юридически, была союзом, управляющим городом. Ибо горожанином был по-прежнему тот, кто участвовал в несении королю повиннос­тей (по охране, страже, судопроизводству) и уплате податей. Горожанами были не только те, кто жил в городе; в союз го­рожан входили, как правило, и соседние землевладельцы - джентри (gentry). Членами лондонской общины были в XII в. почти все крупные епископы и должностные лица страны знатного происхождения, так как у всех них были дома в Лон­доне, резиденции короля и местопребывании административ­ных учреждений; явление, характерное как параллель, еще больше как пластическое отклонение от условий в Римской республике. Те, кто не были в состоянии участвовать в уплате налоговых гарантий городской корпорации, а платили подати королю от случая к случаю, следовательно, главным образом люди неимущие, тем самым исключались из числа активных горожан. Все привилегии города были пожалованиями короля или сеньоров, которые толковались, правда, произвольно. В Италии, впрочем, это также часто происходило. Но развитие в Англии полностью отличалось от развития в Италии тем, что города стали привилегированными корпорациями внутри со­словного государства - после того как понятие корпорации вообще было реципировано английским правом, - органы ко­торых имели определенные отдельные права, полученные в силу особых правовых норм. Совершенно так же, как отдель­ные права апроприировались баронами или торговыми корпо­рациями. Переход от привилегированной company к гильдии и городской корпорации был текучим. Особое правовое поло­жение горожан складывалось, таким образом, из совокупности привилегий, которые они приобретали внутри сословного, по­луфеодального, полупатримониального государственного со­юза. Но эти привилегии проистекали не из принадлежности к обладающему политическим господством корпоративному, вовне политически независимому союзу. В общих чертах раз­витие шло следующим образом: сначала города были прину­дительными союзами, несущими королю литургические повинно­сти, отличающиеся правда, от повинностей деревень, затем в многочисленных, основываемых королем и крупными землевла­дельцами городах, получивших экономические и сословные при­вилегии на основе особых пожалований, устанавливались принципиальное равенство прав всех обладающих земельной собственностью горожан и ограниченная автономия; вслед за тем частные вначале гильдии признавались в качестве гаран­тов финансовых повинностей королевскими привилегиями, и, наконец, городу жаловалось право корпорации) Коммуной в континентальном понимании был Лондон. Генрих I предоста­вил Лондону право самому выбирать шерифа, с конца XII в. король Иоанн [xxix] признал город коммуной, союзом горожан с выборными, как и шериф, мэром и scivini (шеффенами); с на­чала XIII в. последние вместе с таким же числом выборных советников (councillors) объединены в совет: Откуп коммуной должности шерифа в Миддлсексе дал ей господство над всей округой. С XIV в. бургомистр Лондона носит титул лорда. Большинство же других городов были или, вернее, стали пос­ле недолгих попыток образовать политические общины про­стыми принудительными союзами с определенными специфи­ческими привилегиями и твердо установленными корпоратив­ными правами автономии. Формирование цеховой организа­ции будет рассмотрено ниже, но уже здесь можно сказать, что и она не изменила основной характер английских городов. Споры по вопросам городского устройства, возникавшие меж­ду цехами и знатными родами, разрешал король. Ему города были обязаны платить налоги до тех пор, пока сословное представительство в парламенте не установило коллектив­ные гарантии против введения произвольного обложения, чего не могли добиться собственными силами ни отдельные города, ни города в их совокупности. Право активного горожа­нина оставалось наследственным правом членов корпорации и приобреталось посредством взноса в определенные союзы. Отличие от развития на континенте имело вследствие особенно­стей английского корпоративного права очень большое значе­ние, хотя иногда и сводилось только к степени: в Англии не возникло понятия территориальной корпоративной общины.

Причина этого своеобразного развития заключалась в не встречающей препятствий, усиливавшейся со времени Тю­доров власти королевского управления, которое служило ос­новой политического единства страны и единства правового устройства. Хотя королевское управление строго контролиро­валось сословиями и зависело от поддержки знати, но именно это вело к тому, что экономические и политические интересы связывались не с интересами отдельных замкнутых городских общин, а были ориентированы на центральное управление; от него ждали предоставления шансов на получение экономи­ческих выгод и социальных преимуществ, гарантий монополии и помощи при нарушении привилегий. Короли, полностью за­висевшие в финансовом отношении и в деле управления от привилегированных сословий, боялись их. Однако в своей политике они также ориентировались на власть парламента как центрального учреждения. Они пытались только прово­дить свою политику при парламентских выборах, влияя на характер городского устройства и на личный состав городских советов, и поэтому поддерживали олигархию знати. Предста­вители знати, в свою очередь, могли получить гарантию свое­го монопольного положения от посягательств непривилегированных слоев от центрального управления, и только от него. Вследствие отсутствия собственного бюрократического аппа­рата короли именно в своей политике централизации нужда­лись в содействии знати. В Англии причина, которая привела горожан к власти, но не к их военному могуществу, носила чисто негативный характер; она заключалась в неспособности феодального управления, несмотря на его относительно вы­сокий технический уровень, осуществить действительное гос­подство над страной без постоянной поддержки экономически могущественной знати. Военная сила большинства английских городов была в средние века сравнительно незначительной. Но тем более значительной была финансовая сила горожан. Однако она находила свое выражение в сословном единении commons коллективно в парламенте, в виде интересов при­вилегированного городского сословия, и поэтому с парламен­том были связаны все интересы, выходящие за пределы хо­зяйственных преимуществ локальных монополий. Здесь, сле­довательно, впервые выступает межрегиональное, нацио­нальное городское сословие. Растущая власть бюргерства как в системе королевского управления - в сфере деятельно­сти мировых судей, так и в парламенте, следовательно, их сила в сословном аристократическом государстве, препят­ствовала возникновению мощного политического движения от­дельных коммун как таковых - основой политического объеди­нения горожан стали не местные, а межрегиональные интересы - и способствовала формированию бюргерско-торгового характе­ра английской городской олигархии. Поэтому примерно до XIII в. развитие английских городов сходно с развитием не­мецких городов, но затем, в отличие от сравнительно демок­ратического строя городов континента, в них растет господ­ство джентри, которое уже больше не удалось сломить. Дол­жности, прежде всего должность олдермена, первоначально выбираемая ежегодно, стали в своей значительной части по­жизненными и очень часто фактически занимались посред­ством кооптации или под влиянием соседних сеньоров. Коро­левское правительство поддерживало по указанным причинам это развитие, подобно тому как римское правительство под­держивало олигархию земельной аристократии в зависимых городах.

Иными, чем в Англии, с одной стороны, и в Италии - с другой, были условия развития на севере европейского кон­тинента. Здесь развитие патрициата отчасти продолжало уже существовавшие при возникновении союза горожан со­словные и экономические различия. Так же обстояло дело и при основании городов. 24 conjuratores fori [xxx] во Фрейбурге имели с самого начала налоговые привилегии и были призва­ны занимать должность консулов. Но в большинстве основываемых городов, в том числе и во многих приморских городах севера, приближавшихся по своей природе к плутократии куп­цов, формальное ограничение права заседать в совете скла­дывалось лишь постепенно, обычно следующим образом: очень часто применяемое право действующего совета пред­лагать кандидатов, или фактическая привычка следовать мнению членов совета о тех, кто будет заседать после них, или, наконец социальный вес в сочетании с фактической не­обходимостью иметь в совете опытных деловых людей вели к пополнению совета путем кооптации и тем самым передавали коллегии совета твердо ограниченному кругу привилегирован­ных фамилий. Насколько легко подобное может происходить и в современных условиях, показывает пополнение гамбургс­кого сената, который, несмотря на избирательное право его жителей, оказался на сходном пути. На отдельных сторонах этого процесса мы здесь останавливаться не можем. Такие тенденции проявлялись везде, различной была только сте­пень их формального выражения в праве.

Роды, монополизировавшие право заседать в совете, могли с легкостью сохранять это право до тех пор, пока не существовало резкой противоположности интересов между ними и не допускаемыми к избранию горожанами. Но как только между ними стали возникать конфликты и вместе с богатством и образованием самосознание исключенных из органов управления горожан, а также их понимание своей пригодности для управления настолько возросли, что они не могли уже выносить свою отстраненность от власти, возмож­ность революций стала близкой. Эти революции осуществля­ли связанные клятвой объединения горожан, а за ними стояли или действовали вместе с ними цехи. При этом выражение «цех» не следует преимущественно или исключительно пони­мать как «цех ремесленников». Сначала движение против знатных родов отнюдь не было в первую очередь движением ремесленников. Лишь в ходе дальнейшего развития ремес­ленники стали, как будет показано ниже, выступать самостоя­тельно, вначале же ими почти повсюду руководили неремес­ленные цехи. Весьма различный успех восстаний цехов мог, как мы в дальнейшем увидим, в исключительных случаях при­водить к тому, что в совет входили только представители це­хов и полноправным горожанином мог быть только член цеха.

Лишь подобный рост значения цехов означал практи­чески (как правило) полное или частичное завоевание власти «бюргерскими» классами в экономическом смысле слова. Господство цехов в той или иной степени всегда совпадало со временем наивысшего господства вовне и с наибольшей по­литической независимостью города внутри страны.

Бросается в глаза сходство этого «демократического» развития с судьбой античных городов, большинство которых пережило подъем в период господства знати, начавшийся примерно с VII в. до н.э., и быстрый рост политической и эко­номической власти, связанный с развитием демократии или, во всяком случае, с тенденцией к этому. Это сходство несом­ненно, хотя античный полис возник на иной основе. Нам сле­дует теперь сравнить античный город в период господ­ства аристократических родов со средневековым.

Можно предположить, что в Греции в период микенс­кой культуры, во всяком случае в Тиринфе и в самих Микенах, существовало основанное на барщинном труде патримони­альное государственное образование восточного типа, хотя и значительно меньших размеров. Без использования изнури­тельного барщинного труда немыслимо создание этих порази­тельных построек, ни с чем не сравнимых вплоть до класси­ческого времени. На восточных границах тогдашней эллинс­кой культуры (на Кипре) было, очевидно, даже управление, применявшее в расчетах и списках своеобразную письмен­ность, напоминавшую египетскую, следовательно, управление патримониально-бюрократического типа, располагавшее складами, тогда как позже, даже в классическое время, уп­равление в Афинах велось почти целиком устно, без записей. Бесследно исчезла как эта письменность, так и эта культура. В «Илиаде» при перечислении кораблей говорится о наслед­ственных царях, господствовавших над большими территори­ями, в которые входят несколько, иногда много местностей, известных впоследствии как города; они мыслятся как крепос­ти, ряд которых властитель, в данном случае Агамемнон, го­тов дать Ахиллу в ленное пользование. В Трое при царе были советники, старцы из знатных родов, вследствие преклонного возраста освобожденные от военной службы. Во главе войска стоял Гектор, а при заключении договоров обращались к При­аму. О письменном договоре, быть может символическом, упоминается лишь один раз. В остальном все отношения ис­ключают управление, связанное с барщиной и с патримони­альной властью. Царская власть носит здесь харизматически-родовой характер. Но даже чужеземцу в городе, Энею, может быть приписана надежда заменить Приама, если он убьет Ахилла. Ибо царская власть рассматривается как «достоинство» типа должности, а не как владение. Царь - вое­начальник, он участвует в суде вместе со знатными людьми. Он - представитель народа перед богами и людьми, владеет полагающейся ему землей, но власть его, как особенно отчет­ливо это показано в «Одиссее», подобна власти вождя, осно­ванной на личном влиянии, а не на установленном авторите­те. Военные походы, большей частью морские, также носят для знатных родов скорее характер некоей авантюры, в кото­рой они участвуют в качестве свиты царя, а не несут службу. Спутники Одиссея называются так же, как впоследствии свита македонских царей, - hetairoi. Долголетнее отсутствие царя не считается причиной возможных беспорядков, в Итаке царь долгое время вообще отсутствует, и Одиссей поручает свой дом заботам Ментора, которому ни в коей степени не присуще царское достоинство. Войско состоит из царей, успех опреде­ляется поединком. Пехота не играет никакой роли. В гомеров­ском эпосе несколько раз идет речь о политическом рынке города; и если Ismaros назван «полисом», то под этим может иметься в виду и «бург», но, несомненно, не отдельного лица, а Киконов. На щите Ахилла изображены сидящие на рыночной площади старейшины выдающихся богатством и военной си­лой родов, которые творят суд; окружающий их народ встре­чает выступления сторон одобрением. Жалоба Телемаха рас­сматривается на рыночной площади в ходе регулируемой ге­рольдом дискуссии, в которой участвуют вооруженные пред­ставители знатных родов. Знатные, присутствующие там вме­сте с царями, - землевладельцы и судовладельцы, сражаю­щиеся на колесницах. Но к власти причастны лишь те, кто живут в полисе. То, что царь Лаэрт отошел от дел и отправил­ся в свои владения, показывает, что он принадлежал к ста­рейшинам. Как у германцев, сыновья из знатных родов уча­ствуют в качестве дружины (hetairoi) в авантюрных похожде­ниях героя - в «Одиссее» - царского сына. У феаков знать считает своим правом привлекать народ к участию в затратах на подношения гостям. Нигде не сказано, что все сельские жители были зависимыми или рабами знатных землевладель­цев, но нет никаких упоминаний и о свободных крестьянах. Фигура Терсита доказывает, во всяком случае, что и рядовой, т. е. не сражающийся на колеснице воин, может иногда про­тиворечить знатным господам, однако это считается дерзос­тью. Царь работает в доме, мастерит кровать, возделывает сад. Его спутники ведут корабль. Вместе с тем рабы могут надеяться получить kleros. Следовательно, здесь еще не бы­ло столь резкой разницы между рабами и наделенными зем­лей клиентами, как позже в Риме. Отношения патриархальны, все необходимые потребности удовлетворяются собственным хозяйством. Пиратские набеги осуществляются на собствен­ных кораблях, торговля носит пассивный характер, активно ею занимаются в то время лишь финикийцы. Помимо «рынка» и жительства знати в городе есть еще два важных явления: во-первых, agon, господствующий впоследствии во всей жизни того времени, он естественно возник из рыцарского чувства чести и как следствие военного обучения юношества на отве­денных для этого местах. Внешне он проявляется прежде всего в организации культа умерших героев-воинов (Патрокл). Агон в то время определял образ жизни знати. Во-вторых, вольное, несмотря на дейсидемонию[xxxi], отношение к богам, отражение чего в поэзии впоследствии так неприятно поража­ло Платона. Подобное неуважение общества героев к богам могло возникнуть только в ходе странствий, в частности за­морских, там, где жизнь проходила вдали от древних храмов и отеческих могил. В творениях Гомера нет упоминания о кон­нице знати, известной истории родового полиса, вместе с тем поразительным образом говорится о более поздней по своему происхождению дисциплинированной борьбе выступающих сомкнутыми рядами гоплитов - доказательство того, сколь различные эпохи нашли свое отражение в эпосе.

В историческое время, вплоть до возникновения тира­нии, харизматически-родовая царская власть, за исключени­ем Спарты и немногих других мест (Кирена), существует лишь в отдельных проявлениях или в воспоминаниях (во многих городах Эллады, а также в Этрурии, в Лациуме и Риме), при­чем всегда как царская власть над одном полисом, власть харизматически-родовая, обладающая сакральными права­ми; но нигде, за исключением Спарты и Рима, царь ничем, кроме внешних почестей, не отличался от других знатных, которых также подчас называли «царями». На примере Кирены мы видим, что источником власти царя, его особого поло­жения, служит транзитная торговля, осуществляемая непос­редственно или выражающаяся в контроле и защите. По-видимому, торговая монополия царя была уничтожена борьбой с самостоятельной в военном отношении знатью, обладавшей колесницами, войсками и кораблями; это про­изошло, когда пали крупные восточные государства - египетс­кое и хеттское, - с которыми Микены были связаны опреде­ленными отношениями, а другие большие царства, такие, как Лидийское, еще не возникли; когда уничтожены были, следо­вательно, монопольная торговля и основанные на принуди­тельном труде государства восточных царей, структуру кото­рых в меньшем масштабе повторяла микенская культура. Это крушение экономической основы царской власти сделало, по-видимому, возможным и так называемое дорийское втор­жение. Начинаются пиратские набеги на побережье Малой Азии, где во времена Гомера еще не было эллинских поселе­ний и еще отсутствовали сильные политические союзы. Начи­нается период оживленной торговли греков.

Исторические данные рисуют типичный античный го­род с родовым строем. Это был всегда приморский город; до времени Александра и самнитских войн [xxxii] не существовало полиса, который был бы расположен дальше, чем на расстоя­нии дневного перехода от моря. Вне полиса жили только в деревнях (<греч.>) при лабильных политических связях «племен» (<греч.>). Добровольно или насильственным путем прекративший свое существование полис «диойкизировался» на деревни, напротив, реальной или фиктивной основой государства счи­тался процесс «синойкизма» - «объединение» родов, по при­казу царя или по договоренности, в укрепленной крепости или вблизи от нее. Этот процесс был известен и в средние века. Например, описанный Готейном синойкизм в Аквилее и при основании Александрии. Но его внутреннее содержание про­являлось в античности более ярко, чем в средние века. Дли­тельное реальное совместное поселение не было здесь су­щественным и необходимым признаком; как средневековые, так и античные знатные фамилии либо продолжали жить в своих поместьях (например, в Элиде), либо, как правило, со­храняли наряду со своими городскими домами владения вне города. Так, родовым владением была Декелея, по названию родовых владений именовались многие аттические деревни и часть римских триб. Область Теос была разделена на «башни». Правда, центром власти знатных родов оставался все-таки город. Политические и экономические господа страны - круп­ные землевладельцы, кредиторы торговцев и заимодавцы крестьян, - принадлежали к astoi, к проживающим в городе представителям знатных родов, и процесс переселения сель­ской знати в города все время возрастал. В классическую эпо­ху родовые бурги вне города были уничтожены. Родовые не­крополи искони находились в городах. Существенным же в конституировании полиса принято считать объединение родов в культовое сообщество, замену пританеев отдельных ро­дов общим пританеем города, где пританы совершали общую трапезу. Это означало в древности не только, как в средние века, что conjuratio горожан, превратившись в коммуну, полу­чает своего городского святого, но нечто большее - возникно­вение нового местного сообщества трапезы и культа. Не хва­тало еще общей церкви, к которой в средние века уже при­надлежали все люди. Правда, с давних пор наряду с местны­ми богами были и повсеместно чтимые боги. Но братскому единению препятствовала отсутствовавшая в средние века прочно укоренившаяся и важнейшая в повседневной жизни форма замкнутого от внешних влияний культа, совершавше­гося отдельным родом. Участие в таком культе было также строго ограничено его членами, как в Индии. Лишь отсутствие магических границ табу могло создать возможность единения. Здесь же непререкаемым было, что боги, которым поклонялся род, принимают жертвы только от членов данного рода. И это требование распространялось на все остальные союзы. В число этих связанных культовыми узами полиса объединен­ных религиозных союзов рано вошли продолжавшие затем существовать до позднего времени филы и фратрии, к кото­рым должен был принадлежать каждый, кто желал считаться членом городского сообщества. Можно с уверенностью пред­положить, что фратрии возникли раньше, чем город. Позже они стали по преимуществу культовыми союзами, но сверх того осуществляли, например в Афинах, и контроль над спо­собностью детей носить оружие и связанной с этим их при­годностью быть наследниками в роде. Первоначально эти организации были, вероятно, военными союзами типа извест­ного нам «дома мужей», сохранившегося в виде названия (andreion) в дорических военизированных государствах и в Риме (curia=coviria) [xxxiii]для обозначения подотделений объеди­ненной в полис военной общины. Общая трапеза (syssitia) спартиатов, уход способных носить оружие мужчин из семей на время выполнения ими военной обязанности и аскетичес­кое военное воспитание мальчиков полностью соответствуют общему характеру воспитания юношей в ранних военных со­юзах. Однако вне нескольких дорических союзов этот ради­кальный милитаристский полукоммунизм военных союзов в историческое время нигде не утвердился, и даже в Спарте позднейшая строгость его проведения была связана с воен­ной экспансией спартанского демоса после уничтожения знати и вызвана необходимостью сохранить дисциплину и сослов­ное равенство всех воинов. В обычных фратриях других горо­дов, напротив, властью обладали только знатные роды (<греч.>), о чем свидетельствуют акты Демотионидов - древнего, живущего в Декелее рода; еще по законам Драконта для вы­полнения смертных приговоров назначались «десять лучших» т. е. выдающихся по своему богатству членов фратрии.

В более позднем городском устройстве фратрии счи­тались подразделениями фил (в Риме трех древних личных «триб»), на которые делился обычный эллинский город. На­звание фила технически связано с полисом, для не организо­ванного в городской союз «племени» принято выражение «этнос», а не фила. В историческое время филы - искусст­венно созданные подразделения полиса, образованные для взимания государственных налогов, для голосования и заня­тия должностей, для деления войска, распределения доходов с государственного имущества, добычи, завоеванных земель (так происходило при разделении Родоса), но одновременно филы были, как и чисто рационально созданные повсюду подразделения раннего времени, и культовыми союзами. Ис­кусственно образованы были и три типичные филы дорян, о чем свидетельствует уже название третьей филы «pamphyler», пол­ностью соответствующее римской традиции в названии трибы «luceres». Возможно, что филы часто возникали на основе компромисса между местным населением и вторгшимися воинами-завоевателями; этим может объясняться и наличие в Спарте двух царских родов неодинакового ранга, соответ­ствующее и римской традиции, повествующей о первоначаль­ном существовании двух царей. Во всяком случае, в истори­ческое время филы были не локальными, а чисто личными союзами, возглавляемыми большей частью харизматически-родовыми, первоначально наследственными, позже выбирае­мыми «царями фил». В филы и фратрии, трибы и курии вхо­дили в качестве активных и пассивных граждан жители поли­са, способные носить оружие. Активными гражданами, т. е. занимавшими должности в городском управлении, были, од­нако, только члены знатных родов. Поэтому определение «горожанин» часто прямо тождественно значению «сородич». Причисление к знатным родам первоначально, несомненно, было связано с харизматически-родовым достоинством пра­вителя округа, а со времен возникновения сражений на колес­ницах и возведения замков с владением таковыми. В полисе в период власти царей новая знать возникала, вероятно, с такой же легкостью, как в средние века происходило возвы­шение ведущих рыцарский образ жизни лиц до уровня владе­телей ленов. Но в историческое время твердо установлено, что только член знатного рода (патриций, эвпатрид) мог в ка­честве жреца или должностного лица обращаться к богам полиса, принося жертвы или толкуя знаки выражения их воли (auspicia). Род в соответствии со своим негородским проис­хождением всегда имел своих богов, отличавшихся от богов полиса, и свой локальный культ по месту происхождения ро­да. Вместе с тем помимо харизматически-родового, монопо­лизированного определенными родами жречества существо­вало и сословие должностных жрецов. Однако здесь не было, как почти повсеместно в Азии, общей монополии жрецов на общение с богами, этим правом обладало должностное лицо города. Не было также, за исключением нескольких больших общих святилищ, таких, как Дельфы, независимого от полиса жречества. Жрецы назначались полисом, и даже над дель­фийским жречеством первоначально стояла не независимо организованная иерократия, а соседний полис, после разру­шения которого в священной войне дельфийское жречество было подчинено ряду соседних общин, объединившихся в амфиктионию [xxxiv] и осуществлявших над ним весьма ощутимый контроль. Не составляли исключения и большие храмы, не­смотря на их политическую и экономическую мощь, - они бы­ли крупными землевладельцами, имели эргастерии, кредито­вали частных лиц и в первую очередь государства, военную добычу которых они хранили и которым служили депозитными кассами; как мы уже видели, в метрополии, а особенно в ко­лониях полис оставался или, вернее, все больше становился фактическим хозяином имущества богов и доходов жрецов. В результате способом назначения греческих жрецов стала продажа их должностей. Решающим в этом процессе, завер­шенном потом демократией, было господство военной знати. С этих пор жречество, священное право и магические нормы всех видов стали средствами господства знати. Знать полиса не обязательно была замкнутой. Известен прием в число знатных лиц переселяющихся в город владельцев замков и их клиентов (gens Claudia) и посвящение в благородное звание, как это происходило в Риме (gentes minores) или в Венеции, в раннее время чаще, чем впоследствии. Знать не была чисто местным, территориально ограниченным сообществом, и эв-патриды Аттики, например Мильтиад, имели в классическое время большие владения за пределами города; повсюду, как и в средние века, представители этих слоев поддерживали между собой связи. Владения знати составляла прежде всего земля. Потребности удовлетворялись повинностями рабов, зависимых и клиентов - о них еще будет сказано ниже. После исчезновения прежних форм зависимости и клиентелы имуще­ством оставались недвижимость и сельскохозяйственные уго­дья. Это очень сходно с положением вавилонского патрициа­та; при разделе имущества вавилонского торгового дома (Egibi), наиболее часто в течение ряда поколений упоминав­шегося в грамотах, в качестве главных статей имущества пе­речисляются земельные владения в городе и в сельской мес­тности, рабы и скот. Тем не менее в Голландии в средние ве­ка, так же как в Вавилоне, источником экономической мощи типичной городской знати считалось ее прямое или косвенное участие в торговле в заморских предприятиях, и еще в по­зднее время это связывалось с определенным сословием; в Риме же эти занятия были запрещены сенаторам. Ради воз­можности такого рода наживы на Западе, как и на Востоке, город становился желанным местом жительства. Нажитое таким образом имущество предоставлялось за ростовщичес­кие проценты как средство создания задолженности не обла­дающим политической властью крестьянам. Во власти знати (astoi) оказываются масса долговых рабов и лучшие, прино­сящие наибольшие доходы земли (<греч.> в Аттике), a земли на склонах гор, не приносящие доходов (местопребывание «диакриев») предоставляются крестьянам. Таким образом, сеньориальная власть городской знати в значительной степе­ни основана на городских доходах. Задолжавшие крестьяне используются в качестве частично зависимых от сеньора кре­стьян или (непосредственно) несут барщину вместе с позе­мельно и лично зависимыми людьми господина. Постепенно развивается и торговля рабами. Впрочем, нигде, даже в Риме в период патрицианского государства, свободные крестьяне полностью не исчезли как и в средние века, а может быть, даже в меньшей степени. Сообщения о борьбе сословий в Риме показывают, что в основе ее лежало не то обстоятель­ство, что вся земля принадлежала крупным собственникам; причины ее были совсем иными, не связанными с этим. Кто не принадлежал к городскому обученному воинству города, сле­довательно, прежде всего свободный деревенский житель, agroicos, perioicos, plebejus, вследствие отсутствия у него ка­кой-либо политической власти и невозможности участвовать в лишенном твердых правил судопроизводстве, был вынужден, добиваясь признания своих прав, делать подношения или вступать в отношение клиентелы к какому-либо знатному че­ловеку и в силу жестких законов по долговым обязательствам оказывался в экономической зависимости от заимодавца-горожанина. Вместе с тем свобода передвижения и возмож­ность выкупа были для крестьян родового города сравнитель­но велики, в отличие от условий более позднего города гопли­тов и особенно радикальной демократии, что явствует, на­пример, из сообщений о семье Гесиода. Что касается городс­ких свободных ремесленников и купцов незнатного происхож­дения, то они находились, по-видимому, в положении, напо­минающем положение средневековых muntmannen[xxxv]. Пока царь в Риме еще сохранял свою власть, он защищал их как своих клиентов, подобно тому как позже средневековый сень­ор города. Иногда обнаруживаются следы литургических ре­месленных организаций, возможно, что из них произошли римские военные центурии ремесленников. Были ли ремес­ленники организованы, как пришлые племена в Азии и в Из­раиле до пленения, нам неизвестно, но здесь, во всяком слу­чае, нет никаких следов ритуальной замкнутости наподобие индийских каст. Специфическим, чисто внешним отличием родового города от города средневекового было прежде всего деление на стереотипное число фил, фратрий, родов. В этом находит свое выражение прежде всего его военный и сак­ральный характер. Это деление, так же как деление герман­цев на «сотни» [xxxvi]объясняется тем, что античный город был первоначально поселением сообщества воинов. Названными причинами объясняется, как мы вскоре увидим, и отличие структуры родового города древности от средневекового горо­да. Значение имело, конечно, и окружение, в котором они воз­никли: в средние века - внутри патримониальных империй континента в борьбе с политической властью, в древности -на морском побережье в окружении крестьян и варваров; в одном случае - из городов-государств, в другом - в столкно­вениях со светскими и духовными феодалами. Несмотря на эти различия, там, где политические условия были сходны, формально был сходен и процесс. Мы видели, как в Венеции изменилась некогда династически и патримониально обосно­ванная власть дожа, сначала формально вследствие запрета назначать соправителя, а затем посредством превращения дожа в представителя корпорации знатных, следовательно, просто в должностное лицо. В древности этому соответствует переход от города-государства к ежегодно избираемой магис­тратуре. Если мы вспомним о роли, которую играл в Риме interrex, и прежде всего о следах некогда существовавших назначений преемников и соправителей, что превращало на­значение консулом диктатора, выставление кандидатур и да­же назначение новых должностных лиц старыми в условие занятия должностей; если вспомним об ограничении участия в этом римской общины правом аккламации[xxxvii], затем о выборе только между предложенными магистратом или (позже) допу­щенными кандидатами, то нам станет ясно первоначальное значение права на назначение соправителей, на что указывал Моммзен. Правда, переход от греческого города-государства к ежегодно избираемой под контролем знати магистратуре фор­мально отличается от развития в Венеции больше, чем про­цесс, происходивший в Риме; с другой стороны, возникнове­ние в средние века городского устройства вне Венеции сильно отличается от развития самой Венеции.

Установившееся господство знати привело к замене сове­та времен Гомера, состоявшего из неспособных уже участвовать в сражениях старейшин, советом аристократических родов. Это либо совет, состоящий из глав родов, - патрицианский сенат в ранний период римской истории, спартанский совет <греч.>, т. е. людей, получавших почетные дары (от своих клиентов), древний аттический совет пританов, избираемый родами по «навкрариям» (т. е. по территориальным подразделениям, обя­занным поставлять корабли), - близкие этому условия известны и в средние века, только не в этой, обусловленной сакральным значением родов форме; либо совет прежних должностных лиц, как поздний аттический ареопаг и римский сенат исторического времени, - явления, параллели к которым в средние века очень незначительны, к ним можно отнести разве что привлечение пре­жних бургомистров и советов к заседаниям действующего совета. Военный и сакральный характер должностей магистров в древно­сти придавал им значительно большую устойчивость, чем та, которой обладали должностные лица средневекового города. В сущности, как в древности, так и в средние века власть принад­лежала лишь нескольким родам иногда, как в Коринфе, лишь одному - роду Бакхиадов, которые попеременно замещали долж­ности в городе. Совершенно так же, как это было в средние века и вообще во всех городах, где господствовала родовая знать, число должностных лиц в полисе было также незначи­тельно. Там, где, как в Риме, господство знати было продолжительным, положение в управлении длительно оставалось без изменения.

Возникшее господство знатных родов в античности и в средневековье во многом сходно: тут и там вражда между родами, изгнания и насильственное возвращение, а также войны между вооруженными слоями городов (в древности, например, «лелантская» война)[xxxviii]. Как в древности, так и в средние века бесправие сельских жителей было бесспорно. Античные и средневековые города пытались, где только мог­ли, подчинить себе другие города: города периэков[xxxix], позже управляемые гармостами поселения спартиатов, многочис­ленные подвластные Афинам и Риму общины, сходные с ве­нецианской terra ferma [xl] и с подчиненными Флоренцией, Ге­нуей и другими городами и местностями, управляемыми дол­жностными лицами этих городов.

Что же касается экономической структуры родов, то их члены были, как мы видели, в древности и в средние века прежде всего получателями рент. И в древности, и в средние века принадлежность к знатным родам определялась благо­родным, рыцарским образом жизни, а не только происхож­дением. В знатные роды средневековья входили прежние фа­милии министериалов и, в частности в Италии, свободные вассалы и рыцари, а также землевладельцы, которые, достиг­нув значительного состояния, стали вести рыцарский образ жизни. В Германии и в Италии некоторые знатные роды имели бурги вне города, куда они отправлялись во время борьбы с цехами, долгое время угрожая оттуда городам, откуда они были изгнаны. Самый известный пример такого рода в Герма­нии - род Ауэров в Регенсбурге. Эти ведущие рыцарский об­раз жизни, состоящие в ленных отношениях и входящие в число министериалов слои были подлинными «магнатами» и «нобилями», по итальянской терминологии. Знатные роды, не имевшие своих бургов, составляли, естественно, преимуще­ственно контингент тех, кто позже, после захвата городского управления цехами, были вынуждены оставаться в городе, подчиниться новому управлению и предоставить ему свои военные силы в борьбе с магнатами. Дальнейший процесс развития мог пойти по двум направлениям. Либо фамилии нерыцарского происхождения входили в круг знати посред­ством покупки рыцарских владений, часто бургов, и переселя­лись в них из города, либо знатные фамилии города начинали исподволь заниматься торговлей, вкладывая в нее капитал, а затем переходили к подлинному торговому промыслу и пере­ставали быть получателями рент. То и другое случалось. В целом, однако, преобладала первая тенденция, так как она вела к социальному возвышению рода. При основании горо­дов крупными землевладельцами и политическими сеньорами в средние века случалось, что в новых поселениях совсем не было рыцарских родов, таким образом, они, как мы еще увидим, совершенно исключались из населения этих городов. Происходило это преимущественно после того, как началась борьба цехов со знатными родами; чем дальше к северу и востоку, тем чаще это встречается на «новых землях»[xli]. В Швеции в основании городов и управлении ими принимают участие чужеземные немецкие купцы. То же происходит и в Новгороде, и очень часто на Востоке. Здесь, по крайней мере на ранней стадии развития города, «патрициат» и купечество тождественны. На важном значении этого мы остановимся ниже. В старых городах положение было иным. Там повсюду проявляется тенденция к развитию слоя, существовавшего на ренту, как подлинно знатного, возглавлявшего патрицианские клубы слоя. В древности подлинно торговый по своему харак­теру патрициат также встречается преимущественно в коло­ниях, например в таких городах, как Эпидамн. Следовательно, экономический характер патрициата менялся и установить можно только центр тяжести, к которому он тяготел. А это - получение рент. Необходимо подчеркнуть, что экономической причиной поселения знатных родов в городе была возмож­ность доходов, что именно они были источником, из которого проистекало экономическое могущество городских родов. Ни античный эвпатрид, или патриций, ни средневековый патри­ций не были «купцами» или крупными купцами в современном представлении о купце как управляющем своей конторой предпринимателе. Они, конечно, нередко участвовали в пред­приятиях, но обычно в качестве владельцев кораблей или участников комменды, которые, вкладывая в предприятие свой капитал, рисковали им в заморской торговле, но само путешествие и подготовку всего предприятия предоставляли другим; они делили с ними лишь риск и выгоду предприятия, быть может, иногда время от времени участвуя в нем в каче­стве вдохновителей замысла. Все важные предприятия ранне­го периода античности и средневековья рассчитаны на учас­тие таких кредиторов, вкладывавших свое имущество в от­дельные конкретные операции, а для уменьшения риска во многие; расчеты по ним производились по отдельности. Это, конечно, не исключает того, что между патрициатом и под­линным личным торговым предпринимательством существо­вали самые разнообразные переходы. Странствующий торго­вец, получивший от владельца капитала деньги на условиях комменды, мог превратиться в главу большого торгового до­ма, вкладывающего эти деньги в различные операции и пору­чающего своим иностранным агентам работать на него. Раз­мен денег и банковские дела, а также пароходство и крупные торговые предприятия часто могли быть связаны с ведущим рыцарский образ жизни патрицием, и переход от поместивше­го в комменду свой раньше лежавший без движения капитал к действующему как постоянный предприниматель владельцу капитала текуч. Это, конечно, очень важный и характерный момент развития, но это и результат развития. Особенно час­то в период господства цехов, когда роды, желая участвовать в управлении, должны были записываться в цехи, а с другой стороны, в цехе оставался уже не занимавшийся больше предпринимательством бюргер, граница между различными типами деятелей исчезала. Об этом свидетельствует наиме­нование в Италии крупных торговых цехов scioperati[xlii]. Осо­бенно типичным это было для больших английских городов, в частности для Лондона. Борьба организованных в цехи про­мышленных сословий горожан за господство над городом вы­ражалась здесь в противоположности требования выбирать представителей общин и должностных лиц местными городс­кими кварталами (wards) и их представителями, где господ­ствующее положение занимали обладавшие земельной соб­ственностью знатные роды, или цехами (liveries). Растущее могущество цехов находило свое выражение в увеличиваю­щейся зависимости всех прав жителей города от принадлеж­ности к профессиональному союзу. Эдуард II [xliii] установил это для Лондона в виде закона, и хотя вплоть до 1351 г. выборы коммунального совета (council) по городским кварталам еще многократно насильственно восстанавливались (1383), с 1463 г. они окончательно были заменены выборами по цехам. Внутри же цехов, к которым теперь должен был принадлежать каждый горожанин (даже король Эдуард III [xliv] стал членом це­ха linen armourers, на современном языке merchant tailors)[xlv], действительно активные торговцы и промышленники все больше вытесняются получателями рент. Теоретически при­надлежность к цеху достигалась после длительного обучения и церемонии приема, фактически же передавалась по на­следству или покупалась, и значение цехов как номинальных производителей, за редким исключением (например, цехи ювелиров), падало. С одной стороны, в цехах возникали эко­номические и социальные противоречия, с другой - они большей частью превращались просто в выборные союзы джентльменов для занятия должностей в городской общине.

Повсюду, следовательно, типы цехов не были твердо сложившимися. Однако это характерно для всех социологи­ческих явлений и не должно препятствовать установлению преимущественно типического. Очевидно, что типичный пат­риций не был по своим основным чертам профессиональным предпринимателем; как в древности, так и в средние века он был получателем рент, время от времени участвовавшим в торговых предприятиях. В статутах верхнерейнских городов встречается выражение «почетный бездельник» как офици­альное обозначение членов палаты господ в отличие от пред­ставителей цехов. Во Флоренции крупные торговцы arti di Calimala [xlvi] и банкиры принадлежали к цехам, а не к знатным родам.

В античности недопустимость предпринимательства в среде знатных родов разумелась сама собой. Это не значит, что в числе римских сенаторов, например, не было «капиталистов», противоположность заключалась совсем не в этом. Как пред­ставители старого патрициата, особенно римского, по отно­шению к крестьянам, так впоследствии фамилии сенаторов по отношению к своим политическим подданным, выступали, как мы увидим, в качестве «капиталистов», т. е. предоставля­ющих капитал в очень большом масштабе. Запрещалось истинно знатным родам городов античности и средних веков только предпринимательство; иногда это запрещение даже фиксировалось в праве сословным этикетом, строгость кото­рого была различной. Способы вложения имущества типич­ных патрициев были, как мы увидим позже, очень различны в зависимости от объектов, но граница оставалась той же. Тот, кто слишком ощутимо нарушал границу между обеими фор­мами экономического поведения - традиционным вкладыва­нием имущества и стремлением к росту капитала, - считался в древности невежественным обывателем, а в средние века -человеком нерыцарского образа жизни. В позднее средневе­ковье рыцарское сельское дворянство отказывалось признать равными себе старые рыцарские роды, ибо они заседали в совете рядом с членами цехов, т. е. предпринимателями. Осуждение вызывала, если обратиться к практической сторо­не дела, не «жажда наживы» как психологический мотив -римская должностная знать и средневековые знатные роды крупных приморских городов были обычно не менее одержи­мы auri sacra fames[xlvii], чем любой другой класс, известный в истории. Презрение вызывала рациональная, предпринима­тельская в этом специальном смысле, «бюргерская» форма доходной деятельности, систематическая предпринимательс­кая деятельность. Если обратиться к флорентийским Ordinamenti della giusttzia [xlviii] - их целью было сломить господство родов - с вопросом, по какому же признаку определялась принадлеж­ность фамилии к числу нобилей, которые подлежали лишению политических прав, то ответ был бы: по признаку принадлежности к рыцарским фамилиям, т. е. по типично рыцарскому образу жизни. Образ жизни был и в древности решающим для исклю­чения лиц, занятых предпринимательской деятельностью, из числа кандидатов на занятие должностей. Выводом из фло­рентийских Ordinamenti было, по мнению Макиавелли, то, что член знатной фамилии, который хотел остаться в городе, должен был следовать в своем образе жизни обычаям горожан. Таковы, следовательно, как мы видим, основные «сословные» призна­ки патрициата. К ним относился также типичный политический признак - харизматическое происхождение знати из фамилии, члены которой уже некогда занимали городские должности различного рода, обладали определенным достоинством и тем самым доказали свою способность занимать такие долж­ности. Это относится как к должностным фамилиям Мекки, так и к римскому нобилитету и к родам трибунов Венеции. За­вершение было повсюду различным: в Венеции это правило соблюдалось строже, чем в Риме, где homo novus [xlix] фор­мально не исключался из кандидатов на замещение должнос­тей. Однако при установлении права занимать место в сенате или какую-либо должность как таковую каждая фамилия под­вергалась проверке, чтобы выяснить, заседал ли раньше ее член в совете, занимал ли он должность в городе или, как во флорентийских Ordinamenti, были ли среди его предков рыца­ри. Принцип сословной замкнутости утверждался с ростом населения и значения монополизированных должностей.

Несколькими замечаниями в предыдущей главе мы уже коснулись того времени, когда старая харизматически-родовая знать частично или полностью утратила свое особое правовое положение в городе и вынуждена была делить власть с греческим демосом, римским плебсом, итальянским popolo, английскими liveries, немецкими цехами и, следова­тельно, занять равное им сословное положение.