Главная     Каталог раздела     Предыдущая     Оглавление     Следующая      Скачать в zip

 

Город – хозяйство и общество

М.Вебер (M. WEBER). Перевод М.И. Левиной

§ 5. Античная и средневековая демократия

Особенность исторического развития средневекового города создавалась не экономической противоположностью городского и негородского населения и формами их жизненно­го уклада. Решающим было положение города внутри поли­тических и сословных союзов средневековья. В этом отно­шении типичный средневековый город очень отличается от античного; но и сам он делится на два, переходящих друг в друга, но в своих наиболее чистых выражениях очень различ­ных типа: один из них, южноевропейский, в частности италь­янский и южнофранцузский, во многом отличаясь от античного полиса, все же более близок ему, чем другой, преимуще­ственно северофранцузский, немецкий и английский, который при всех различиях в этом отношении однороден. Нам необ­ходимо еще раз обратиться к сравнению средневекового го­рода с античным и с другими типами городов вообще, чтобы обозреть в общей связи причины их различия.

Патрициат южноевропейских городов имел бурги и зе­мельные владения за пределами города, как, например, в античное время Мильтиад, о чем мы уже несколько раз упо­минали. Владения и бурги рода Гримальди далеко распрост­ранялись по побережью Прованса. Но чем дальше на север, тем реже встречаются такие владения, а в типичном городе Центральной и Северной Европы более позднего времени они вообще отсутствуют. С другой стороны, демос, который, по­добно аттическому, требовал бы, опираясь на чисто полити­ческую силу, предоставления различных выдач и части дохо­дов, средневековому, городу неизвестен, хотя в городских об­щинах средневековья и даже Нового времени существовало прямое распределение экономических поступлений с общего имущества, напоминающее распределение между афинскими гражданами дохода с соляных копей.

Очень резка разница между положением низшего со­словного слоя в античном и в средневековом городе. Главной опасностью экономической дифференциации в античном го­роде, которую старались разными средствами предотвратить все партии, было возникновение класса полноправных граж­дан, потомков полноправных фамилий, которые, оказавшись разоренными, в долгах, без состояния, неспособными приоб­рести необходимое для военной службы вооружение, надея­лись, что в результате переворота или установления тирании произойдет передел земель, прощение долгов, или обеспече­ние из государственных фондов в виде раздачи хлеба, бес­платного посещения празднеств, зрелищ и цирковой борьбы, или просто предоставление государственных средств для уча­стия в празднествах. Такие слои населения существовали и в средние века. Они встречались и в Новое время в южноаме­риканских штатах, где неимущее «бедное белое ничтожество» (poor white trash) противостояло рабовладельческой плутокра­тии. В средние века деклассированные вследствие неуплаты долгов слои знати, например в Венеции, были предметом та­ких же опасений, как в Риме во времена Катилины. Но в це­лом это обстоятельство не играло существенной роли в сред­невековых городах. Особенно в городах демократических. Во всяком случае, оно не служило типичной отправной точкой классовой борьбы, как это, несомненно, было в античности. Ибо в ранний период античности классовая борьба происхо­дила между жившими в городах знатными родами, кредито­рами, с одной стороны, и крестьянами, должниками, лишен­ными собственности и обращенными в рабство, - с другой.

Типом деклассированного был civis proletarius, «потомок» полноправного гражданина. В позднее время имущим слоям противостояли погрязшие в долгах потомки знати, как, напри­мер, Катилина, которые становились во главе радикальной революционной партии. Интересы непривилегированных слоев античного полиса были главным образом интересами должников, а также потребителей. В хозяйственной политике античных городов все более исчезают те интересы, которые составили в средние века основу демократической политики города, а именно интересы промышленной политики. Цеховая «продовольственная политика» городского хозяйства, которая в ранний период подъема демократии осуществля­лась и в античности, в ходе дальнейшего развития все более ослабевала, во всяком случае в ее производительном аспек­те. Развитой демократии греческих городов, как и достигшей полного господства римской аристократии близки, поскольку речь идет о городском населении, наряду с торговыми инте­ресами почти только интересы потребительские. Общий для античной и средневековой политики, а также политики мер­кантилизма запрет на вывоз зерна оказался в античности не­достаточным. В центре хозяйственной политики стояла забота государства о подвозе зерна. Доставка зерна от дружествен­ных правителей служила в Афинах главным поводом для пе­ресмотра гражданских списков, чтобы исключить из них не­правомочных. А неурожаи в поставляющих зерно областях Понта заставили Афины потребовать дани от союзников, из чего явствует, насколько цена на хлеб определяла жизнеспо­собность города. Закупка зерна полисом совершалась и в Эл­ладе. Но громадного масштаба требование от провинций на­логов в виде зерна для раздачи хлеба жителям города дос­тигло в поздний период Римской республики.

Специфически нуждающимся в средние века был бедный ремесленник, т.е. безработный в области своего ремесла; специфически античным пролетарием был политически деклассированный вследствие потери земель пре­жний землевладелец. И в античности существовала проблема безработицы ремесленников. Главным средством против нее было строительство больших государственных сооружений, как это делал Перикл. Уже то, что большое число рабов занималось ремеслом, затрудняло решение этой проблемы. Конечно, и в средние века в ряде средиземноморских городов были рабы. С одной стороны, в городах даже до конца средних веков сохра­нялась работорговля. С другой - город прямо противополож­ного континентального типа, такой, как Москва до отмены кре­постного права, носил характер большого восточного города, например времени Диоклетиана, ибо там проживались ренты тех, кто владел землей и людьми, и доходы от должностей.

В типичных же средневековых городах Запада рабский труд все больше терял свое экономическое значение и наконец вообще утратил его. Могущественные цехи нигде не допусти­ли бы возникновения слоя ремесленников из рабов, платящих подушную подать господину, в качестве конкурентов свобод­ных ремесленников. Обратное было в античности. Там увели­чение имущества означало увеличение числа рабов. Каждая война означала множество рабов в виде военной добычи и переполнение рынков рабов. Часть рабов служила владельцу для личных услуг. В древности наличие рабов было необхо­димым требованием, чтобы вести образ жизни полноправного гражданина. Гоплит так же не мог обходиться во времена беспрерывных войн без рабов в качестве рабочей силы, как средневековый рыцарь без крестьян. Кто совсем не имел ра­бов, считался пролетарием (в античном понимании). В домах римской знати масса рабов использовалась для личных услуг; они выполняли в большом хозяйстве самые разнообразные функции и своей производительной деятельностью удовлет­воряли значительную часть потребностей внутри ойкоса. Пи­ща и одежда рабов главным образом покупалась. В экономике Афин нормой было денежное хозяйство, достигшее полного господства впоследствии на эллинистическом Востоке. О Перикле говорили, что, желая приобрести популярность среди ремесленников, он старался удовлетворять свои потребности, совершая покупки на рынке, а не производя необходимое в своем хозяйстве. Вместе с тем значительная часть городской ремесленной продукции находилась в руках самостоятельно занимавшихся предпринимательством рабов. Об эргастериях речь уже шла выше, наряду с ними работали отдельные не­свободные ремесленники и мелкие торговцы. Очевидно, что совместный труд рабов и свободных граждан, как это проис­ходило в смешанных группах при постройке Эрехтейона, со­циально влиял на их положение и что конкуренция рабов должна была ощущаться и экономически. Однако наибольшее распространение использования рабов относится в Греции именно к расцвету демократии.

Это сосуществование рабского и свободного труда ис­ключило в античности возможность возникновения цехов. В ранний период существования полиса предположительно, хотя и не доказуемо, намечались подступы к образованию ремесленных союзов. Но, по-видимому, в виде важных в во­енном отношении объединений ремесленников, таких, как centuria fabrum [i] в Риме и «демиурги» в Афинах времен со­словной борьбы. Однако именно при демократии эти ростки политической организации бесследно исчезли, и при тогдаш­ней социальной структуре ремесла - иначе быть и не могло. Мелкий горожанин античности мог входить вместе с рабами в общину мистов (как это было в Греции) или в collegium
(впоследствии в Риме), но не в союз, который, как средневе­ковый цех притязал бы на политические права. В средние ве­ка popolo был, в отличие от знатных родов, организован в цехи. В классический период античности именно при господ­стве демоса (в отличие от существования зачатков в более ранний период) отсутствуют какие бы то ни было следы цехов. «Демократический" город делится не на цехи, а на demoi или трибы, следовательно, на территориальные и (формально) преимущественно сельские округа. Таков его характер. Этого совершенно нет в средние века. Деление городской терри­тории на кварталы существовало, конечно, как в древности и средние века, так и в городах Востока и Восточной Азии. Од­нако в средневековых городах и городах других эпох полити­ческая организация никогда не была основана на локальных объединениях и на распространении ее на всю входящую в политический округ города сельскую местность таким обра­зом, что формально деревня становилась подразделением города. Деление — на демы (в основном) совпадало с (историческими или ad hoc - для данного случая - созданными) границами деревень. Демы имели альменды и собственные местные власти. Такая основа городского устройства не имеет аналогов в истории, и уже это одно свидетельствует об исключительности именно демократического полиса древ­ности, что следует особенно подчеркнуть. Ремесленные со­юзы как конститутивная часть города встречаются только в ранний период античной истории и лишь наряду с другими сословными корпорациями. Эти союзы играли определенную роль при выборах, таковыми в Риме были центурия fabri на­ряду с центурией всадников (equites), старого разделенного на классы войска, и, возможно, но не достоверно, демиурги времен досолоновского сословного компромисса в Афинах. Они могли восходить либо к свободным объединениям - как, без сомнения, отраженное в политическом устройстве очень ста­ рое collegium mercatorum с богом данной профессии Меркури­ем в Риме, - либо источником их могли быть союзы, образованные как литургические единицы для военных целей, ведь античный город покрывал свои потребности налогами с горо­жан. Обнаруживаются отдельные, напоминающие гильдии союзы. Так, Haпример, культовый союз танцовщиков Аполлона в Милете с его совершенно официально документированным (по главе союза эпонимией года[ii]) господствующим положением в городе (в деталях неизвестным) больше всего напоминает гиль­дии средневекового севера, с одной стороны, и, цехи маги­ческих танцовщиков американских племен и магов (брахманов) в Индии, левитов в Израиле - с другой. Его не следует представлять себе как союз профессиональных, впадающих в экстаз магов пришлого племени. В историческое время он представляет собой, пожалуй, клуб знатных родов, участвующих в процессиях во славу Аполлона, следователь­но, стоит ближе всего к «цеху богатых» в Кёльне, только с типичной для древности, в отличие от средних веков, иденти­фикацией культовой общины с господствующим цехом горожан. Если, с другой стороны, в период поздней античности в Лидии обнаруживаются коллегии ремесленников с наслед­ственными старейшинами, заменявшие здесь, по-видимому, филы, то они, несомненно, происходят от ремесленников из старых пришлых племен и представляют собой прямо проти­воположное западному развитию явление, напоминающее ход развития в. Индии. На Западе деление ремесленников по профессиям встречается вновь в виде позднеримских и сред­невековых officia и artificia господских ремесленников. Позже, при переходе от античности к средневековью, встречаются объединения городских ремесленников, производящих товары на рынок, но лично зависимых от господина и платящих ему оброк; они служили, насколько можно судить, лишь для взи­мания оброков, но, быть может, первоначально были образо­ванными господином литургическими союзами[iii]. Наряду с ними были другие, вероятно столь же древние, впоследствии исчезнувшие союзы свободных ремесленников, стремившиеся к монополии и игравшие решающую роль в борьбе граждан с родовой знатью. В период же классической античной демок­ратии нет и следа этого. Литургические цехи, которые, быть может, существовали в ранний период развития городов, хотя несомненных указаний на это нет нигде, кроме данных о во­енных союзах и союзах для проведения голосования в Риме, вновь обнаруживаются в литургическом государстве поздней античной империи. Несмотря на то что именно в период клас­сической демократии свободные объединения охватывали всевозможные области, они, насколько нам известно, нигде не имели характер цехов и не стремились его иметь. Поэтому они для нашего исследования значения не имеют. Если бы они хотели обрести экономический характер цехов, то, по­скольку существовало множество несвободных ремесленни­ков, им бы пришлось, как это делалось в средневековом горо­де, не проводить различия между свободными и несвободны­ми членами их союза. Но тогда пришлось бы отказаться от политического значения, а это повлекло бы за собой суще­ственные неблагоприятные для них последствия экономичес­кого характера, о которых вскоре будет сказано. Античная демократия была «цехом» свободных граждан, и это опре­деляло, как мы увидим, все ее политическое поведение. Сво­бодные цехи или близкие им объединения впервые создают­ся, насколько до сих пор известно, именно в то время, когда политическая роль античного полиса пришла к концу. Идея же подавлять несвободных или свободных не полноправных ремесленников (из вольноотпущенников или метеков), изго­нять их или значительно ограничивать в правах не могла быть принята в демократии как неосуществимая. Попытки такого рода, обнаруживаемые во время сословной борьбы, особенно при господстве законодателей и тиранов, позже, а именно после победы демократии, полностью исчезают. Привлечение рабов частных господ наряду с гражданами и метеками к го­сударственному строительству и государственным поставкам в период абсолютного господства демоса свидетельствует со всей очевидностью как о том, что без них невозможно было обойтись, так и о том, что господа рабов не хотели отказы­ваться от связанной с этим выгоды и обладали достаточной властью, чтобы предотвратить это. В противном случае рабы не привлекались бы к таким работам. Дело в том, что продукции свободных полноправных ремесленников не хватало для осуществления важных государственных задач. В этом прояв­ляется коренное различие в структуре развитого античного города и города средневекового при господстве в первом слу­чае демоса, во втором - popolo. В раннедемократическом ан­тичном городе, находившемся под властью гоплитов, живу­щий в городе ремесленник, который не имел надела (клера) и был экономически не способен явиться вооруженным в войс­ко, не играл политической роли. В средние века ведущими в политической жизни были крупные предприниматели (popolo grasso) и ремесленники капиталистического типа (popolo minuto). Внутри античного полиса эти слои, как показывает общая политическая ситуация, не имели (решающей) влас­ти. Так же как античный капитализм был политически ори­ентирован на государственные поставки, государственное строительство и вооружение, на государственный кредит (в Риме это было политическим фактором уже в период Пуни­ческих войн), на государственную экспансию и добычу в виде рабов, земли, податей и. привилегий а промышленной дея­тельности, на торговлю и поставки в подчиненных городах, так в этом была заинтересована и античная демократия. Крестьяне, пока они составляли ядро войска гоплитов, стреми­лись получить завоеванные земли для поселения. Мелкие горожане были заинтересованы в прямых и косвенных доходах с подчиненных общин: в государственном строительстве, в деньгах для участия в зрелищных предприятиях, в раздаче зерна и других даров государства из кармана его подданных. Состоящее преимущественно из сельских землевладельцев войско гоплитов при своем господстве в период сословных компромиссов Клисфена, а в Риме в период децемвиров[iv], Уже исходя из интересов потребителей, заинтересованных в дешевом обеспечении, никогда не допустило бы ничего по­добного цеховой политике средневековых городов. А более поздний, находившийся под влиянием интересов горожан эллин­ский суверенный демос, безусловно, не был заинтересован в такой политике, да и не имел возможности ее проводить.

Политические цели и средства античной демократии были диаметрально противоположны целям и средствам средневекового бюргерства. Это находило свое выражение в неоднократно уже упоминавшемся различии в делении город­ского населения. Если средние века знатные роды и не исчезли, а вынуждены были войти в состав, цехов как составная часть бюргерства, то это означало, что они растворились там в среднем сословии, следовательно, формально теряли часть своего влияния. Часто, правда, происходило и обратное: цехи, как, например, лондонские liveries, превращались в плутокра­тические корпорации получателей рент. Однако этот процесс всегда означал усиление власти внутри города непосред­ственно занятого или заинтересованного в торговле и про­мышленности городского в современном смысле слоя. Напро­тив, когда в древности вместо старых личных родовых союзов, фил и фратрий или наряду с ними совершалось деление на демы или трибы и к ним или к их представителям переходи­ла вся политическая власть, то это имело двойственное зна­чение, прежде всего уничтожение влияния родов. Ибо их вла­дения, состоявшие из пожалований и земель, приобретенных за неуплату долгов, были в значительной степени рассеяны и, будучи разбросаны по отдельным демам, нигде не могли слу­жить основой действительного влияния. Теперь они подлежа­ли регистрации и обложению в демах, а это означало падение политической власти крупного землевладения в большей сте­пени, чем было бы, например, в наши дни введение крупных по­местий Восточной Германии в сельские общины. Затем и прежде всего деление всей территории города на демы означало занятие всех должностей в совете и в учреждениях представителями демов, как это было сделано в Греции, или деление комиций (налоговых комиссий) по трибам (на 61 сельскую и 4 городские), как в Риме. Вначале целью такого деления было стремление предоставить решающее значение сельским слоям населения и установить их господство над городом, следовательно, предполагался рост политического влияния не городского, занятого предпринимательством населения, как при господ­стве popolo, а, наоборот, рост политического влияния крес­тьянства. Это означает, что в средние века носителями «демократии» были с самого начала предприниматели, в античности, во времена Клисфена - крестьянство.

Фактически и достаточно длительно это имело место только в Риме. В Афинах принадлежность к демам была постоянной и наследственной, так же как принадлежность к фратрии и роду, и не зависела от места жительства, владения землей и профессии. Так, фамилия пэана, например, Демосфена, веками принадлежала в правовом отношении этому дему, им привлекалась к несению налогов и избиралась на должности, совершенно независимо от того, была ли она еще связана с ним местожительством или владением землей. Это приводило, конечно, к тому, что через несколько поколений в ходе притока переселенцев в Афины демы утратили характер локальных крестьянских союзов. Теперь горожане всевоз­можных ремесленных профессий считались членами сельских демов. Следовательно, демы стали, в сущности, подобно фи­лам, чисто личными подразделениями городского населения. Это привело к тому, что в Афинах граждане, живущие на тер­ритории народного собрания, не только пользовались боль­шим влиянием, но и составляли по мере роста города боль­шинство в формально числившихся сельскими демах. Иначе обстояло дело в Риме. Применительно к четырем старым го­родским трибам сначала действовал, по-видимому, аналогич­ный принцип. Но более поздние сельские трибы стали вклю­чать в свой состав только тех, кто владел землей и жил на их территории. При передаче земли и приобретении земель­ного владения в другом месте менялась и принадлежность к трибе. Gens Claudia, например, именем которого называлась триба, позже уже не входил в нее. В результате и здесь, как в Афинах, а из-за громадной территории даже в большей сте­пени, присутствовавшие в комициях, следовательно, жившие в городе члены триб оказывались в более благоприятных ус­ловиях. Но, в отличие от Афин, это относилось только к тем, кто имел земельные владения в сельских местностях, при­чем настолько крупные, что мог позволить себе пребывание в городе, предоставляя обработку своих земель зависимым от них людям, - иными словами, только к получателям рент. Та­ким образом, после победы плебеев в комициях Рима господ­ствовали крупные и мелкие сельские землевладельцы, полу­чавшие ренту. Разница между положением в Афинах и в Риме сохранялась благодаря преобладанию в Риме фамилий крупной земельной знати, а в Афинах - городских демагогов. Римский плебс был не popolo, не объединением торговых и промышлен­ных цехов, а представлял собой преимущественно сословие сельских, способных нести службу в отрядах гоплитов, землевла­дельцев, среди которых господствующее политическое влияние имели, как правило, только те, кто жил в городе. Плебеи были первоначально не мелкими крестьянами в современном пони­мании и тем более не классом крестьян в средневековом по­нимании. Они составляли в экономическом отношении спо­собный носить оружие слой сельских землевладельцев, в социальном - правда, не джентри (gentry), но и не иомены (yeomanry) и были во время подъема плебса, в зависимости от размера землевладения и образа жизни, по своему харак­теру средним слоем общества, следовательно, своего рода. сельским бюргерством. С ростом экспансии Рима росло и влияние живших в городе землевладельцев. Остальное же население города, занимавшееся ремеслами, входило в че­тыре городские трибы, следовательно, не имело никакого влияния. Этого всегда держалась римская знать, и даже ре­формы Гракхов были далеки от того, чтобы внести какие-либо изменения и установить «демократию» эллинского типа. Этот сельский характер римского войска позволял удерживать гос­подство крупным, живущим в городе домам сенаторов. В от­личие от греческой демократии,. которая учреждала состав совета по жребию и уничтожила как кассационную инстанцию ареопаг, состоявший преимущественно из прежних должност­ных лиц и соответствовавший римскому сенату, в Риме сенат оставался руководящим учреждением города, и попытки из­менить что-либо в этом никогда не предпринимались. В пери­од наибольшей экспансии командование войсками принадле­жало офицерам из знатных фамилий города. Партия реформ Гракхов в позднереспубликанское время стремилась, подобно всем античным социальным реформаторам, прежде всего к установлению военной силы политического союза, к приоста­новлению деклассирования и пролетаризации сельских зем­левладельцев, скупки их земель крупными собственниками, к увеличению их числа и тем самым к созданию самоэкипирую­щегося войска граждан. Следовательно, эта партия также была прежде всего сельской, хотя Гракхи и были вынуждены, чтобы чего-нибудь достигнуть, привлечь в своей борьбе про­тив должностной аристократии капиталистический слой всадников, заинтересованных в аренде государственной земли и в государ­ственных поставках; из-за своей предпринимательской дея­тельности всадники не допускались к занятию должностей.

Политика Перикла в области государственного строитель­ства справедливо рассматривалась и как средство предоставить занятие ремесленникам. Так как строительство оплачивалось из дани союзников, они и служили источником заработков ремес­ленников, но, как можно установить из надписей об участии в работах метеков и рабов, не только заработков ремесленни­ков, обладавших полноправным гражданством. Подлинным "заработком безработных" из низших слоёв населения были во время Перикла матросская служба и военная добыча, прежде всего в морских сражениях. Поэтому именно демос и был так склонен к войне. Эти деклассированные граждане не имели никакого экономического положения, им нечего было терять. Напротив, подлинной предпринимательской политики производителей в качестве решающего фактора на протяже­нии всего развития античной демократии не существовало.

Если политика античного города преследовала в пер­вую очередь интересы городских потребителей, то это, не­сомненно, относится и к средневековому городу. Однако ме­ры, принимавшиеся в античности, были значительно более решительными, вероятно, потому, что казалось невозможным предоставить снабжение зерном таких городов, как Афины и Рим, одной только частной торговле. Между тем и в античнос­ти иногда поощрялся экспорт особо важных товаров. Однако отнюдь не преимущественно ремесленного производства. Политика античных городов никогда не исходила из интересов производителей. Решающими для политики старых приморских городов были интересы городских патрициев, землевла­дельцев и всадников, занимавшихся морской торговлей и пи­ратством, которые служили источником их богатства; затем, в » период ранней демократии, интересы живших в сельских мес­тностях землевладельцев, способных нести службу в войске гоплитов - этот слой горожан встречается только в среди­земноморских городах античности; и наконец, интересы вла­дельцев капиталов и рабов, с одной стороны, и слоя мелких горожан - с другой; обе эти группы - крупные и мелкие пред­приниматели, получатели рент, воины и матросы - были заин­тересованы, хотя и различным образом, в удовлетворении потребностей государства и в добыче.

Политика средневековых городских демократий была принципиально иной. Причины этого различия коренились в самом основании города и проявлялись уже на этой стадии. Они определялись географическими, военными и культурно-историческими условиями. Средиземноморские города ан­тичности не возникали при наличии значительной военной власти вне города обладавшей - что особенно важно, - высо­ким техническим уровнем. Они сами создавали военную тех­нику высокого уровня, сначала в городах в виде аристократическо-родовой фаланги, затем - и прежде всего - в виде дис­циплинированного войска гоплитов. Там, где в средние века существовали сходные в военном отношении условия, как, например, в южноевропейских приморских городах раннего сред­невековья и в аристократических городских республиках Италии, развитие во многом напоминает ситуацию в античных городах. В южноевропейском городе-государстве раннего средневековья аристократическое членение обусловливалось уже самим харак­тером военной техники. Меньше всего демократий было среди приморских городов и (относительно) бедных городов внутри страны с политически им подчиненными большими террито­риями, где господствовал городской патрициат, получающий Ренты (как Берн). Напротив, промышленные города внутри страны, особенно континентальные города на севере Ев­ропы, противостояли в средние века военной и администра­тивной организации королей и их вассалов, живших в разбро­санных по всей территории континента рыцарских бургах. На севере и внутри континента большинство городов с момента их основания были связаны концессиями вотчинных и полити­ческих сеньоров, входивших в состав феодального союза во­енных и административных властей. Конституирование «города» обусловливалось не политическим или военным интересом союза землевладельцев, а экономическими мотивами осно­вателя, рассчитывавшего на получение пошлин, налогов и других торговых доходов. Город был для него прежде всего хозяйственным, а не военным предприятием, а если после­днее и имело некоторое значение, то оно было во всяком слу­чае второстепенным. Характерная для средневековых запад­ных городов автономия различной степени достигалась лишь в том случае, если находившийся вне города господин - это было единственным решающим моментом - еще не располагал таким аппаратом обученных должностных лиц, который мог бы настолько обеспечить управление городскими дела­ми, чтобы удовлетворить его связанные с экономическим развитием города интересы. Административный и судебный аппарат сеньоров города еще не располагал в раннее сред­невековье ни достаточными знаниями, ни необходимой на­стойчивостью и профессиональной рациональной объектив­ностью, чтобы руководить делами городских торговцев и предпринимателей, далекими от требующих всего их внима­ния собственных занятий и сословных привычек. Интерес же властителя города сводился только к денежным поступлени­ям. Если жителям города удавалось этот интерес удовлетво­рить, он обычно воздерживался от вмешательства в их дела, чтобы не ослаблять свою притягательную силу при основании городов и не терпеть поражение в соперничестве с другими феодалами, сокращая этим свои доходы. Соперничество между феодальными сеньорами, а особенно между централь­ной властью с могущественными вассалами и иерократической властью церкви шло на пользу городам, тем более что союз с богатыми горожанами обещал ряд преимуществ. Поэтому, чем более единой была организация политического союза, тем мень­шего развития достигала политическая автономия городов. Ибо развитие городов вызывало сильнейшие опасения всех фео­дальных властей, начиная с королей. Только отсутствие бю­рократического аппарата управления и нужда в деньгах зас­тавляли французских королей начиная с Филиппа Августа, и английских, начиная с Эдуарда II, опираться на города, по­добно тому как немецкие императоры пытались опираться на епископов и на церковное землевладение. После борьбы за инвеституру, в ходе которой немецкие императоры лишились этой опоры, императоры Салической династии также пред­принимают немногочисленные попытки поддержать города. Но как только политические и финансовые возможности коро­левской власти и территориальных патримониальных властей позволили им создать необходимый административный аппа­рат управления, они стали пытаться уничтожить автономию городов.

Таким образом, исторический промежуточный период автономии в развитии средневековых городов был обусловлен совершенно иными причинами, чем в городах античности. Типичный античный город, его господствующие слои, его капитализм, интересы его демократии, все это - и чем больше выступает его античный характер, тем больше - ориентиро­вано прежде всего на политику и войну. Падение знатных ро­дов и переход к демократии были следствием изменения военной техники. Борьба со знатью, оттеснение ее в военном и затем в политическом отношении велись самоэкипирующим­ся дисциплинированным войском гоплитов. Его успехи были различны, иногда они, как, например, в Спарте, вели к полно­му уничтожению знати, иногда, как в Риме, к формальному уничтожению сословных ограничений, к рациональному, легкодоступному судопроизводству, к правовой защите личности, к устранению жестких правовых норм для должников при фак­тической неизменности положения знати, принимавшего иную форму. Иногда же борьба завершалась, как в Афинах во вре­мена Клисфена, включением знати в демы и тимократическим [v] правлением. До тех пор пока решающим фактором был слой сельских гоплитов, обычно сохраняются авторитарные институты государства знатных родов. Очень различной была и степень милитаризации институтов. Спартанские гоплиты рассматривали всю принадлежащую воинам землю и сидящих на ней несвободных как общее владение и позволяли каждо­му воину, участвующему в обороне города, притязать на долю земельной ренты. До этого не доходил ни один полис. Широко было распространено сохранившееся отчасти и позже ограни­чение отчуждения земли, полученной в виде военной добычи, следовательно, унаследованной членами городских цехов, в отличие от ограниченной только притязаниями рода, в ос­тальном свободно отчуждаемой земли. Однако и это ограни­чение вряд ли существовало повсюду, а позже вообще исчез­ло. В Спарте накопление земель запрещалось спартиатам, но разрешалось женщинам; это настолько изменило экономичес­кую основу изначально охватывавшего 8000 полноправных граждан воинства, homoioi, что в конце концов лишь несколько сотен были в состоянии получить полное военное обучение и делать взносы в сисситии, от чего зависело полноправное гражданство. Напротив, в Афинах свобода передвижения в соединении с делением на демы благоприятствовала созда­нию мелких земельных участков, что соответствовало росту садовой культуры. В Риме же свобода передвижения, суще­ствовавшая со времени Двенадцати таблиц, привела к совсем иным результатам, так как при этом было разрушено деревенское устройство. В Греции демократия, связанная с гоплитами, исчезла повсюду, где центр тяжести военного могущества переместился на морские силы (в Афинах окончательно после поражения при Коронее)[vi]. С той поры пришла в упадок во­енная выучка, были устранены остатки старых влиятельных институтов, а в политике и в институтах стал господствовать городской демос.

Подобные чисто военно обусловленные перипетии не были известны средневековому городу. Победа popolo была основана в первую очередь на экономических причинах. И типичный средневековый город, бюргерский промышленный континентальный город, был вообще ориентирован в пер­вую очередь на экономику. В средние века феодальные вла­сти не были прежде всего правителями и знатью города. Они не были, подобно античной знати, заинтересованы в специ­альной военной технике, которую мог им дать только город как таковой. Средневековые города, за исключением примор­ских городов с их военным флотом, не были средоточием во­енной силы. В то время как в Афинах отряды гоплитов и их обучение, следовательно, военные интересы, становились все больше центром городской организации, большинство городских привилегий в средние века начинались с того, что военная повинность горожан ограничивалась гарнизонной службой. Средневековые горожане были заинтересованы в доходах посредством мирной торговой и промышленной дея­тельности, причем низшие слои городского бюргерства в наи­большей степени, о чем свидетельствует противоположность политики popolo minuto политике высших сословий Италии. Политическая ситуация средневекового горожанина превра­щала его в homo oeconomicus, в античности же полис времени расцвета сохранял характер высоко развитого технически воен­ного оборонительного союза. Античный гражданин был homo politicus. В североевропейских городах министериалы и рыцари часто, как мы видели, исключались из состава городского на­селения. Землевладельцы не рыцарского происхождения в качестве простых подданных города или пассивных сотова­рищей по его охране, иногда организованных в цехи садово­дов и виноградарей, не имели политического и социального влияния и играли в городе очень незначительную роль, вер­нее, вообще почти никакой роли не играли. Сельская округа оставалась для средневекового города, как правило, лишь объектом его хозяйственной деятельности и все больше ста­новилась таковым. Типичный средневековый город никогда не переходил к колониальной экспансии.

Тем самым мы подошли к важному вопросу - к сравне­нию сословных отношений в городах древности и средневеко­вья. В античном полисе были помимо рабов сословные слои, известные средневековью либо только в ранний период или вообще неизвестные, либо известные только вне городов. К ним относятся: 1) зависимые, 2) обращенные в рабство долж­ники, 3) клиенты, 4) вольноотпущенники. Три первые группы относятся к периоду демократии гоплитов и позже теряют свое значение. Напротив, вольноотпущенники играют именно в поздний период значительную роль.

1) Патримониальная зависимость обнаруживается в античном полисе в историческое время преимущественно в завоеванных областях. В ранний период феодального разви­тия городов она была очень распространена. Повсеместно сходное в ряде основных черт, но в деталях очень различное положение зависимых в античности принципиально не отли­чается от положения зависимых людей в средние века. Зави­симые подвергались повсюду преимущественно экономичес­кой эксплуатации. Наиболее полно зависимость сохранялась на эллинской территории там, где городская организация не установилась, в частности в Италии и в тех городах, где дей­ствовала столь строгая военная организация, что зависимый принадлежал государству, а не своему господину. Вне этих областей они во времена господства гоплитов почти повсюду исчезли. Зависимость возникла вновь в эллинистическую эпо­ху в западных областях Востока вместе с возникновением там городской организации. Большие территории, где сохранялось племенное устройство, передавались отдельным городам, жители которых составляли эллинский (или эллинизирован­ный) гарнизон, подчиненный правителям. Однако эта, в сущно­сти, чисто политическая зависимость неэллинского сельского населения (<греч.>) носит совершенно иной характер, чем пат­римониальная зависимость раннего времени, и выходит за рамки исследования автономных городов.

2) Обращенные в рабство должники играли в каче­стве рабочей силы очень важную роль. Они были экономичес­ки деклассированными гражданами. Их положение составля­ло специфическую проблему в старой сословной борьбе меж­ду городским патрициатом и сельскими гоплитами. В законо­дательстве эллинов, а также в Двенадцати таблицах, в зако­нах о должниках и в политике тиранов в ряде заключенных компромиссов учитывались интересы этих деклассированных крестьянских слоев сельской местности. Это совершалось различным образом. Обращенные в рабство должники были не крепостными, а свободными землевладельцами, которые были приговорены к пребыванию с семьей и землей в дли­тельном рабстве или в частной долговой зависимости, или сами добровольно перешли в это состояние, чтобы избежать наказания. Большей частью их использовали в хозяйстве в качестве арендаторов предоставленной им земли кредитора. Представляемая ими опасность очевидна из того, что закон Двенадцати таблиц предписывает продавать осужденного должника за пределы страны.

3) Клиентов следует отличать как от обращенных в рабство должников, так и от зависимых. Они не были, подоб­но вторым, презренными подчиненными, а составляли свиту господина; их отношение к нему было основано на верности, вследствие чего судебное расследование какого-либо дела между господином и клиентом считалось религиозно предосу­дительным. В отличие от обращенных в рабство должников, их эксплуатация в хозяйстве господина рассматривалась как нечто неприличное. Они составляли орудие его личной и по­литической, но не экономической власти. Их отношение к гос­подину, регулируемое fides[vii], было подвластно не судье, а нравственному кодексу; нарушение fides влекло за собой в Риме сакральные последствия (нарушение fides влекло за собой бесславие). Клиенты появились во время сражений и господства знати; первоначально они сопровождали господи­на на войне и были обязаны подносить ему дары, поддержи­вать в случае необходимости, а иногда и выполнять какую-либо работу; господин же предоставлял им земельные наде­лы и защищал их в суде как своих министериалов. Так их оп­ределили бы в средние века, но они не были его слугами. От более поздних министериалов они отличались своим неры­царским происхождением и образом жизни, они были малень­кими людьми, имевшими небольшие крестьянские земельные наделы, плебеями, обладателями военных ленов. Следова­тельно, клиент не был владельцем земли, не входил в мест­ные сообщества и поэтому не являлся участником оборони­тельного союза; он находился под патронатом (в Риме по­средством applicatio) какого-либо главы рода (pater) или пра­вителя, от которого он получил вооружение и землю (технический термин в Риме - adtribuere). Положение клиента было большей частью унаследованным. Таково старое значе­ние клиентелы. И совершенно так же, как в средние века во времена господства знати возник институт мундиума[viii], в ан­тичности сходные условия заставляли мелкое свободное кре­стьянство массами становиться клиентами знатных лиц, хотя бы для того, чтобы те представляли их в суде. Таков был, ве­роятно, в Риме источник происхождения более поздних и свободных форм клиентелы. Вначале же, по крайней мере в Риме, клиенты находились в полной зависимости от господи­на Еще в 134 г. до н.э. Сципион возглавил в качестве воена­чальника своих клиентов. В эпоху гражданских войн их заме­нили колоны (мелкие арендаторы) крупных землевладельцев.

В Риме клиент имел право голоса в военном собрании и традиционно (см. Ливий) служил существенной опорой знат­ных родов. Юридически институт клиентелы, вероятно, унич­тожен не был. Однако с установлением техники гоплитов его прежнее военное значение было утрачено, и в более позднее время он служил лишь для выражения социального влияния господина. Эллинская же демократия полностью уничтожила этот институт. В средневековом городе он существовал только в форме мундиума полноправного бюргера над неполноправ­ным, вступившим под его патронат. С падением господства родов исчезла и защита клиентов в суде.

4) Наконец, в античном городе были вольноотпу­щенники. Их число, а также их роль были очень значитель­ны. Использовались они экономически. Из тщательно прове­ренных итальянскими исследователями надписей следует, что около половины вольноотпущенников составляли женщины. В этом случае отпуск на волю был, вероятно, связан с заключе­нием брака и выкуп совершал, очевидно, жених. Судя по над­писям, многие вольноотпущенники были из числа домашних рабов и, следовательно, обязаны своей свободой расположе­нию господина. Дают ли эти данные правильное представле­ние о составе вольноотпущенников, судить трудно, так как естественно, что в надписях упоминаются именно эти катего­рии. Но вполне вероятно, что, как указывает Кальдомини, число такого рода отпусков на волю растет в периоды полити­ко-экономического упадка и в периоды экономического подъема: уменьшение доходов побуждало владельцев со­кращать объем хозяйства и взваливать в трудные времена риск ведения хозяйства на рабов, которые обеспечивали себя сами и платили господину повинности. Авторы аграрных трак­татов упоминают об отпуске на волю в виде награды за успехи в ведении хозяйства. Нередко господин отпускал на волю до­машнего раба, чтобы, как указывает Штрак, не нести за него, пусть даже ограниченной, судебной ответственности. Но дру­гие категории этого слоя играли не меньшую роль. Так, раб, которому его господин предоставил право самостоятельно заниматься предпринимательской деятельностью за опреде­ленные налоги, имел наибольшие возможности накопить день­ги для выкупа на волю, как это делали крепостные в России. Оче­видно, во всяком случае, что для господина наибольшую роль играли услуги и налоги, к которым обязывался вольноотпущен­ник. Отношение вольноотпущенника к семье его господина носило чисто патримониальный характер, который исчезал только через несколько поколений. Он был обязан не только выполнять услуги и повинности, часто тяжелые, но и наслед­ство его, как и несвободных в средние века, в значительной степени находилось под контролем господина. Долг уважения принуждал вольноотпущенника к послушанию различного ро­да, что усиливало социальное влияние и даже политическую власть господина. Следствием этого было то, что при демок­ратии, например в Афинах, вольноотпущенники были полнос­тью лишены прав гражданства и приравнены к метекам. На­против, в Риме, где господствующее положение должностной знати никогда не было сломлено, вольноотпущенники входили в число граждан; но по настоянию плебса они могли быть за­числены только в четыре городские трибы: должностная знать уступила, опасаясь, что в противном случае может быть под­готовлена почва для тирании. Попыткой такого рода в Риме сочли предложение цензора Аппия Клавдия дать вольноотпу­щенникам равное с гражданами право голоса, распределив их по всем трибам. Однако это не следует понимать вслед за Эдуардом Мейером как попытку установить «перикловскую» демагогию. Ибо Перикл опирался не на вольноотпущенников, которые были демократией лишены всех гражданских прав, а на заинтересованность полноправных граждан в полити­ческой экспансии города. Вольноотпущенники античности были в своем большинстве слоем мирных людей, занимав­шихся предпринимательством, homines oeconomici, которые были значительно ближе, чем какой-либо полноправный гражданин античной демократии, предпринимательскому бюр­герству средних веков и Нового времени. Вопрос заключался, следовательно, в том, будет ли создан в Риме с помощью вольноотпущенников институт народных капитанов; отклоне­ние попытки Аппия Клавдия означало, что определяющими факторами по-прежнему остаются крестьянское войско и гос­подствующая над ним должностная аристократия.

Поясним несколько особое положение вольноотпу­щенников, этого в известном смысле наиболее современного, близкого «буржуазии» слоя античности. Они нигде не получи­ли доступа ни к должностям, ни к жречеству, ни полного connubium[ix], ни участия в военных маневрах (gymnasion) -хотя в случае необходимости их и призывали в армию, - ни в судопроизводстве; в Риме они не могли войти в состав всадни­ков, и почти повсюду их положение в судебном процессе было менее благоприятным, чем положение свободных. Их особое правовое положение означало для них в экономическом от­ношении не только то, что они были лишены предоставляе­мых государством и других политически обусловленных гражданских преимуществ, но и невозможность обладания земельной собственностью, а тем самым и правом на ипотеку.

Таким образом, земельная рента и при демократии, что характерно, оставалась особой монополией полноправных граждан. В Риме, где вольноотпущенники были гражданами второго сорта, исключение их из сословия всадников означа­ло, что для них были закрыты (по крайней мере в качестве собственных предприятий) откупы налогов и крупные дела по поставкам государству, монополизированные всадниками, которым они противостояли как своего рода плебейская бур­жуазия, практически же это означало, что данный слой ока­зался исключенным из сферы античного политически ориен­тированного капитализма и вынужден был вступить на стезю

получения доходов, сравнительно близкого современному. И действительно, вольноотпущенники, резко отличаясь от типичного демоса, состоящего из полноправных граждан гре­ческих городов, монополизировавшего политически обуслов­ленные ренты - государственные, ипотечные, земельные, а также поденные выплаты, - являются важнейшими предста­вителями тех форм дохода, которые ближе всего современ­ным, и соответствуют нашему среднему сословию мелких ка­питалистов, достигающих тем не менее значительного богатства. Обучение рабов различным формам труда и возможность выкупа служили в античности главным стимулом к заработку, так же как это было в Новое время в России. Напротив, интересы античного демоса лежали в области военных дей­ствий и политики. Экономические интересы вольноотпущенни­ков влекли их к общине культа Августа как защитника мира. Основанное им почетное звание августалов соответствует нашему званию поставщика двора.

В средние века вольноотпущенники как особое сосло­вие известны только в ранний период до основания городов. Внутри городов полное или частичное право господина на наследство зависимого стало уже в первый период развития городов ограничиваться принципом «городской воздух делает свободным», а также императорскими привилегиями, запре­щавшими притязания на наследство горожан, а со времени господства цехов это право вообще было уничтожено. Если в античности цеховая организация, в которую входили бы ре­месленники из полноправных граждан, из среды вольноотпу­щенников и из рабов, совершенно немыслима как политичес­кая основа города, представляющего собой военный союз, средневековый цеховый строй исходил из полного игнорирования внегородских сословных различий.

Резюмируя, можно сказать, что античный полис был со времени создания дисциплинированного войска гоплитов цехом воинов. Каждый город, который хотел вести активную политику, должен был в большей или меньшей степени следовать примеру жителей Спарты и создавать из граждан обученные отряды гоплитов. Аргос и Фивы также создали в период своей экспансии контингенты виртуозов военного де­ла, в Фивах они были еще усилены личными узами товарище­ства. Города, не имевшие подобных отрядов и ограничивав­шиеся гоплитами из горожан, как Афины и большинство дру­гих городов, были вынуждены довольствоваться обороной. После падения знатных родов гоплиты городов стали господ­ствующим классом полноправных граждан. Аналогии им нет ни в средние века, ни где-либо еще. И греческие города не­спартанского типа также носили в той или иной степени ха­рактер постоянного военного лагеря. В первый период гос­подства гоплитов в полисе города, в отличие от большой сво­боды передвижения во времена Гесиода, ограничивают связь с внешним миром и затрудняют отчуждение предоставленных за участие в военных действиях наделов. Однако в большин­стве городов это ограничение скоро перестало действовать и оказалось вообще ненужным с того момента как главной си­лой стали наемные войска, а в приморских городах флот. Но и тогда военная служба оставалась решающим фактором для политического господства в городе, а город по-прежнему сохранял характер цеха военных. В Афинах именно радикаль­ная демократия проводила фантастическую, если принять во внимание ограниченное число жителей города, политику экс­пансии, в орбиту которой попали Египет и Сицилия. Внутри полис был в качестве военного союза абсолютно суверенным и полностью распоряжался отдельным гражданином. Вопреки знаменитому утверждению Перикла в надгробной речи Фукидиду, что в Афинах каждый может жить как хочет, строго ка­рались плохое ведение хозяйства, расточительство унаследо­ванного военного надела (bona patria vitaque римской форму­лы лишения наследства), нарушение супружеской верности, дурное воспитание сына, дурное обращение с родителями, безбожие, гордыня (hybris) - вообще любое поведение, пред­ставляющее опасность для военного и гражданского порядка и способное вызвать гнев богов, угрожающий полису; в Риме это влекло за собой вмешательство цензора. Следовательно, в принципе о личной свободе в образе жизни не могло быть и речи, а там, где она фактически существовала, как в Афинах, это было следствием меньшей дееспособности гражданской милиции. Экономически, греческий город также полностью распоряжался имуществом граждан: при неуплате долга город еще в эллинистическое время отдавал в залог кредитору имущество должника и его самого. Гражданин был прежде всего солдатом. В каждом городе, как указывает Павсаний, наряду с источником воды, рынком, общественными зданиями и театром был гимнасий. Он не мог отсутствовать. Большую часть времени гражданин проводит на рынке и в гимнасий. Он участвовал в экклесии, суде присяжных, поочередно в совете и в качестве должностного лица, и прежде всего в походах, десятилетиями из года в год; последнее было в Афинах имен­но в классическое время столь интенсивным, как ни в одной дифференцированной культуре до и после этого времени. На каждое достаточно значительное состояние демократический полис накладывал свою руку. Литургическая обязанность триерархии, снаряжение военных судов и назначение их команд­ного состава, иерархия; устройство больших празднеств и представлений, принудительные займы в случае необходимо­сти, аттический институт антидосиса [x] - все это создавало неустойчивость в образовании состояний граждан. Абсолютно произвольное судопроизводство народных судов (гражданские процессы с участием сотен совершенно незнакомых с правом присяжных) настолько снижало уровень судопроизводства, что удивление вызывает скорее сохранность имущества граж­дан, чем сильные потрясения при любой политической неуда­че. Каждая такая неудача вела к тем более серьезным по­следствиям, что рабы, составлявшие одну из важнейших час­тей имущества, при этом разбегались. Вместе с тем для сдачи на откуп своих поставок, для сооружений и налогов демокра­тия нуждалась в капиталистах. В Элладе отсутствовал нацио­нальный класс капиталистов, каким в Риме были всадники. Большинство городов пыталось увеличить конкуренцию, до­пуская и приглашая заинтересованных лиц извне, но отдель­ные городские области были слишком малы, чтобы предоста­вить достаточные шансы на прибыль. Типичными формами вложения капитала были земельная собственность, до неко­торой степени рабы, которые платили господину повинности или сдавались в наем в качестве рабочей силы (Никий), затем владение кораблями и участие в торговле. Для господствую­щих городов к этому присоединялось помещение капиталов в иноземные ипотеки и владение землей. Последнее стало воз­можно только после уничтожения местной землевладельчес­кой монополии подчиненных цехов. Поэтому важной целью господства на море было приобретение государством земель, которые сдавались в аренду афинянам или раздавались атти­ческим клерухам, и допуск афинян к владению землей в под­чиненных городах. Следовательно, и в период демократии владение землей и людьми играло в экономическом положении горожан решающую роль. Война, которая могла разрушить все имущественные отношения, была беспрерывной и, в отличие I от рыцарского поведения воинов во время борьбы родов, ве­лась с крайней беспощадностью. Почти за каждой победой следовало массовое убийство пленных, за каждым захватом города - уничтожение или обращение в рабство всего насе­ления. После каждой победы поэтому сразу же увеличивался приток рабов. Такой демос, конечно, не мог способствовать развитию мирного экономического приобретательства и ра­ционального ведения хозяйства.

В этом отношении средневековое бюргерство уже в первый период развития вело себя по-иному. Сходные с ан­тичностью явления обнаруживаются в средние века в примор­ских городах, в Венеции и прежде всего в Генуе, богатство которой было связано с ее заморским колониальным господ­ством. Но главным здесь были плантации или поместья, с одной стороны, торговые привилегии и поселения предприни­мателей - с другой, а не клерухии, военная добыча и подачки из военной дани массе жителей города, как это было в древ­ности. Средневековый промышленный континентальный город полностью отличается от античного города. Правда, после победы popolo предприниматели высших цехов были настроены очень воинственно. Решающее значение для них имели устранение препятствующих их деятельности конкурен­тов, господство над торговыми путями и свобода от пошлин, торговая монополия и складочное право. Конечно, и в сред­невековом городе происходили сильные преобразования в сословии землевладельцев как в результате военных побед, так и при перемене господствующих партий. Это прежде все­го относится к Италии. Земли побежденной или враждебной партии могли быть взяты господствующей партией в аренду у государственного управления или просто куплены, а каждое подчинение чужой общины увеличивало земельный фонд по­бедившего города и тем самым возможность приобретения земли. Однако при всей радикальности этих изменений их невозможно сравнивать с теми огромными преобразованиями, которые следовали еще в поздний период античных городов за каждым восстанием, каждой войной или за гражданской войной внутри города. Прежде всего главный экономический интерес в экспансии средневекового города составляло не землевладение. Средневековый город в период господства цехов был значительно более, чем любой античный город в эпоху независимых полисов, образованием, ориентированным на доходы посредством рационального ведения хозяйства. Только после уничтожения городской свободы в эпоху эллинизма и по­здней Римской империи положение изменилось вследствие ис­чезновения шансов на экономическую выгоду для горожан по­средством военной политики города. Конечно, и в средние века были города, где развивалась военная техника, напри­мер Флоренция, в армии которой впервые была применена артиллерия. Уже войска ломбардских бюргеров, противосто­явших Фридриху I, свидетельствовали о достаточно высоком уровне военной техники. Однако войска рыцарей во всяком случае не уступали отрядам горожан, а иногда, особенно на ровной местности, имели преимущество. Жителям городов внутри страны военная сила могла служить лишь опорой, а не основой их доходов. Ввиду того что города не служили место­пребыванием высших военных чинов, доходы горожан были связаны с использованием рациональных средств ведения хозяйства.

Античный полис создал четыре великих типа власти: сицилийское государство Дионисия, аттический союз, карфа­генское и римско-италийское государства. Пелопоннесский и беотийский союзы можно оставить без внимания ввиду эфе­мерности их положения в качестве великих держав. Каждое из этих четырех образований имело свою основу. Великая дер­жава Дионисия была чисто военной монархией, опирающейся на наемников и только наряду с ними на войско горожан; в качестве нетипичной она не представляет для нас интереса. Аттический союз был созданием демократии, следовательно, цеха граждан. Это необходимо должно было привести к замк­нутой правовой политике граждан и к полному подчинению цехов союзных демократических горожан цеху граждан гос­подствующего города. Так как размер дани не был твердо установлен, а односторонне утверждался в Афинах, хотя и не демосом, но избранной им контрадикторно действующей ко­миссией, и так как все процессы союзников рассматривались в Афинах, то небольшой цех граждан этого города был нео­граниченным властителем большого государства, особенно после того, как постройка собственных кораблей и пополне­ние их людьми заменялись, за немногими исключениями, де­нежными взносами союзников, и тем самым вся служба во флоте оказалась в руках населения господствующего города. Поэтому достаточно было одного серьезного поражения ан­тичного демоса, чтобы с его господством было покончено. Величие города Карфагена, где господствовала плутократия влиятельных родов, которые соединяли в своих руках в ти­пичной для античного города манере торговлю, ведение морс­ких войн и крупное землевладение, представлявшее собой обрабатываемые рабами плантации с применением капитали­стических методов, держалось на наемных войсках. (Чеканить монету город начал только в ходе экспансии.) Отношения между военачальниками, войска которых были привержены им лично и связывали получение добычи с их успехами и судьбами, и патрицианскими домами города не могли не быть напряженными - такая напряженность всегда, вплоть до Валленштейна[xi], существовала между полководцем, собравшим наемное войско, и теми, кому он служил. Это никогда не осла­бевающее недоверие настолько препятствовало успешному проведению военных операций, что тактическое преимуще­ство профессионального наемного войска по сравнению с ополчением италийских городов утратило свое значение, как только во главе ополчения были поставлены назначенные на длительный срок полководцы, а военные качества команди­ров и солдат достигли уровня наемных войск. Недоверие карфагенской плутократии и спартанских эфоров победонос­ным военачальникам вполне соответствует поведению демо­са Аттики и применению созданного им института остракизма. Опасение же господствующего слоя, что при образовании военной монархии он разделит участь покоренных народов, парализовало экспансию. Всем античным общинам гоплитов свойственно нежелание, основанное на связанных с экономи­ческими преимуществами монополистических интересах, расширить союз полноправных граждан, раздвинув границы их права и превратив его в единое право государства, состо­ящего из многочисленных общин. Эта тенденция никогда пол­ностью не исчезала в формах объединения общин на пути разработки внутригородского права граждан. Ибо все, что да­вало гражданину его права, основу его престижа и гордости, а также его экономические возможности, было связано с его принадлежностью к военному цеху граждан, а строгая замкну­тость культовых обществ служила дополнительной причиной противодействия созданию единого государственного образо­вания. На то, что все эти моменты не были совершенно не­преодолимы, указывает беотийский союз, где наряду с авто­номией отдельных городов существовали общее для всех граждан право, общие должностные лица, общее, состоящее из представителей всех слоев населения, принимающее ре­шения собрание, общая денежная система и общее войско. Однако это едва ли не единственный пример такого рода в греческом мире. Пелопоннесский союз был совершенно иным, а все другие союзы имели противоположную направленность. Особые социальные условия заставили проводить в римской общине столь отличную от античного типа политику.

В Риме в значительно большей степени, чем в любом античном полисе, господство сохраняли, вновь захватив его после временного поражения, знатные роды ярко выраженно­го феодального типа. Это отразилось и на характере римских институтов. Победа плебса не привела к делению на демы, как в Элладе, а формально выразилась в господстве входив­ших в трибы крестьян, фактически же привела к господству живущих в городах сельских, крупных землевладельцев, получавших ренты, которые только в качестве сословия уча­ствовали в политической жизни города. Только они были эко­номически «пригодны», т. е. могли занимать городские долж­ности, а сенат или представительство крупных чиновников формировали ряды должностной знати. К этому присое­диняется чрезвычайно большое значение феодальных или полуфеодальных отношений зависимости. В Риме клиентела как институт, даже постепенно лишившись своего военного характера, играла большую роль до самого последнего вре­мени. Мы видели, что вольноотпущенники в юридическом от­ношении были очень близки рабам. Цезарь велел казнить одного из своих вольноотпущенников, не встретив никакого сопротивления. Должностная знать Рима все больше пре­вращалась в такой слой общества, который по величине его земельных владений можно только в слабой степени уподо­бить тем представителям раннеэллинской межрегиональной знати, называемым «тиранами», одним из которых был Мильтиад. Во время Катона Старшего земельные владения были еще не столь велики, хотя и значительно превышали, напри­мер, наследственные владения Алкивиада или те, которые считает обычными Ксенофонт. Однако отдельные знатные фамилии уже тогда сосредоточили в своих руках огромные владения и участвовали как прямо в соответствующих их по­ложению, так и косвенно через своих вольноотпущенников и рабов в считавшихся не соответствующим их сословному уровню делах во всем мире. Эллинская знать ни в коей мере не могла сравниться по своему экономическому и социаль­ному уровню со знатными родами Рима периода поздней рес­публики. В растущих владениях римской знати росло число мелких арендаторов (coloni), которые, получая от господина хозяйственный инвентарь, контролируемые им в ведении своего хозяйства, впадали после каждого кризиса во все большую задолженность фактически наследственно прикреп­лялись к своей земле, пребывая в полной зависимости от гос­подина, и во время гражданских войн включались вождями партий (так же как клиенты в Нумантинскую войну) [xii]в войс­ка, увеличивая их численность.

Однако в положении клиентов оказывались не только отдельные люди. Победоносный полководец брал под свою защиту союзные города и страны, и этот патронат сохранялся в его роде. Так, клиентами рода Клавдиев были Спарта и Пер-гам, иные фамилии имели клиентами другие города, принима­ли их послов и представляли в сенате их интересы. Нигде в мире отдельные, формально частные фамилии не обладали таким патронатом. Таким образом, задолго до возникновения монархий частные лица уже обладали властью, которой обычно располагают только монархи.

Демократия не смогла сломить эту основанную на раз­личных отношениях клиентелы власть должностной знати. В Ри­ме даже не возникала мысль о включении знатных родов в демы и о превращении таких союзов в образования, конституирующие политический союз, чтобы парализовать таким образом гос­подство родов, как это было сделано в Аттике. Не предпринималась и попытка создать по жеребьевке собрание демоса в качестве института управления и конституировать судебный орган, состоящий из свободно определенных по жеребьевке присяжных, как это было совершено в Аттике после уничтоже­ния ареопага. В Риме контроль над управлением сохранял наиболее близкий ареопагу орган представителей должност­ной власти - сенат в качестве постоянной корпорации, проти­востоящей постоянно меняющимся выборным служащим; даже победившая военная монархия не сделала попытку от­теснить знатные роды от управления, а только обезоружила их и ограничила управлением умиротворенных провинций.

Патримониальная структура господствующего слоя проявлялась и в ведении дел. Сначала аппарат управления назначался повсюду самими должностными лицами. В мирное время они позже были в значительной степени лишены права назначать подчиненных чиновников; полководцу же, несом­ненно, помогали в выполнении его функций клиенты и воль­ноотпущенники, а также сопровождавшие его личные друзья и политические сторонники, ибо в походах передача должнос­тей доверенным лицам была в значительной степени разре­шена. В первое время военной монархии и принцепс, несмот­ря на последующее ограничение его власти, правил в значи­тельной мере с помощью своих вольноотпущенников; этот слой общества именно в правление обладавшего большим числом клиентов рода Клавдиев достиг апогея своей силы, и император из этого рода мог угрожать сенату даже формаль­но передать все управление тем, кто лично от него зависит. И так же как во времена господства родовой знати поздней рес­публики, основой экономической власти принцепса было чрезвычайно выросшее, в особенности в правление Нерона, землевладение, например, в таких областях, как Египет, кото­рыми если и не юридически, как иногда утверждалось, то фак­тически управляли как своими патримониальными владения­ми. Этот сохранившийся до позднего времени патримониаль­ный и феодальный характер Римской республики с господ­ством знатных родов в управлении искони существовал в сво­ем своеобразии как непрерывно сохраняющаяся традиция, хотя вначале, конечно, сфера этого господства была уже, и служил источником очень важных отличий от эллинства. Ха­рактерны были и различия во внешнем образе жизни. В Элладе во времена колесничных боев знатные люди проводили время в местах для гимнастических упражнений. Источником главных черт эллинского воспитания был агон, продукт индивидуальной борьбы и прославления воинского героизма. В противополож­ность средневековым турнирам главное различие, хотя колесницы и лошади стояли на первом плане, с самого начала заключалось в том, что определенные официальные празднества происходили всегда только в форме агона. С развитием тех­ники гоплитов круг агона только расширился. Все, чему учи­лись в гимнасии, - метание копья, борьба, кулачный бой и прежде всего состязание в беге - принимало эту форму и ста­новилось, таким образом, «достойным общественного внима­ния». Ритуальные песнопения в честь богов дополнялись мусическими агонами. И хотя знатные люди блистали в состяза­нии качеством своего имущества - лошадей и колесниц, но формально равными должны были быть признаны и агоны плебеев. Организация агона предусматривала призы, судей, правила состязаний и пронизывала всю жизнь. Наряду с геро­ическими песнопениями агон был важнейшим национальным связующим звеном эллинства в противоположность варварам. Уже в древнейших произведениях искусства эллины изображены нагими, держащими в руках только оружие. Из Спарты, средоточия высшей военной тренировки, такое изоб­ражение эллинов распространилось по всему эллинскому ми­ру, ненужным стал и набедренный пояс. Ни в одном обществе мира институт состязания не получил такого значения; он гос­подствовал во всех интересах: в искусстве и в беседе, приме­ром чего могут служить состязания в платоновских диалогах. Вплоть до позднего времени византийского господства цирко­вые партии оставались формой выражения раскола масс и революционных настроений в Константинополе и Александ­рии. Италийцам институт агона, во всяком случае в виде, при­нятом в классической Греции, был чужд. В Этрурии городская знать лукумонов господствовала над презираемыми плебеями и развлекалась борьбой оплачиваемых атлетов. В Риме знать также отказывалась от соучастия в состязаниях с массой, от­странялась от нее. Здесь вера в престиж не выносила такого отсутствия дистанции и чувства собственного достоинства, которые проявлялись в этих гимнастических празднествах graeculi, так же как и в культовых танцах и песнопениях, в дионисийской оргиастике или в безумии, abalienatio mentis[xiii], в состоянии экстаза. В политической жизни Рима играли также меньшую роль речи и общение на агоре и в экклесии, исчезли состязания в гимнасии. Речи стали произноситься позже и только в сенате и носили совсем иной характер, чем ораторс­кое искусство аттических демагогов. Политику определяли традиция и опыт старых людей, прежних должностных лиц. Старые, а не молодые люди устанавливали тон общения и проявление чувства собственного достоинства; рациональные соображения, а не воспламененная речами жажда добычи у де­моса или эмоциональное возбуждение молодежи определяли политику. Рим продолжал руководствоваться опытом, вескими соображениями и оставался под феодальной властью знатных родов.