Социология и эволюция власти

АЛЕКСАНДР ДАНИЛОВ
член-корреспондент НАН Республики Беларусь

• Общий системный кризис человеческого общества предъявляет совершенно новые требования к социологии
• Tочные методы исследований без содержательной теории, адекватной данному обществу, превращаются из орудий понимания этого общества в орудия помутнения умов
• Социальный смысл рыночного хозяйства заключается в том, что любой успех экономики, любое достижение рационализации идет на благо всему народу и служит лучшему удовлетворению нужд потребителей

Нужна новая социологическая теория

Общий системный кризис человеческого общества, порождаемый прежде всего кризисом западной цивилизации, потребляющей несравненно более того, что она способна создать, предъявляет совершенно новые требования к социологии. Повсюду говорят о том, что из науки, объясняющей явления, она должна превратиться в науку, созидающую новую социальную реальность. Причем современная парадигма социологии должна состоять не в осознании этой роли, а в усвоении новой философии смысла и цели человеческого развития, поскольку потребительские подходы выявили свою полную непригодность.

 Но где же взять такую философию? Какое выбрать государство как образец желаемого развития, как пример для подражания? Многие указывают на США. Увы, США, где, как признал вице-президент А. Гор в своей книге “Земля на чаше весов”, рыночно-потребительская цивилизация создала тупиковую ситуацию¹.

Истина нынешней эпохи состоит в том, что в настоящее время нет ни государства, ни философии, которые могли бы в этом плане служить путеводной нитью (целью развития) для всего человечества.

Острую необходимость разработки новой базисной социологической теории в свое время осознал А. Зиновьев. “Без такой теории, –  писал он, – исследования эмпирической социологии, конкретные измерения и вычисления превращаются в мошенничество, в орудия идеологии и пропаганды, а формальные построения оказались пустыми умственными (знаковыми) конструкциями. Одним словом, точные методы социальных исследований без содержательной теории, адекватной данному обществу, превращаются из орудий понимания этого общества в орудия помутнения умов”².

Так что же такое социология в контексте эволюции власти? Это наука о закономерностях управляемого взаимодействия всех социальных объектов и субъектов в их прошлом, нынешнем и предполагаемом состоянии. Имея развитый категориальный аппарат, она в состоянии создавать свою инженерию (социальные технологии), исследуя, таким образом, и грядущее.

Довольно часто говорят о какой-то особой миссии социологии по сравнению с другими отраслями знания. Я хотел бы заметить, что состояние социологии лимитировано развитием всех остальных наук и прежде всего философии. Социолог, если у него возникает потребность выйти за рамки принятой (своей) философии, вынужден создавать (искать) новую.

Мне кажется, что в будущем социология вернется к своим истокам, давным-давно обозначенным молодым П. Сорокиным. Он считал, что “все виды мировой энергии или мирового бытия... in abstracto могут быть разделены на известные разряды, из которых каждый разряд обладает своим специфическими свойствами” и выделял три основных вида энергии (и, соответственно, взаимодействия): неорганическую (физико-химическую), органическую (жизнь), психо-социальную (или психическую) (общество). Сообразно с этим и науки могут быть разделены на три группы: физико-химические, биологические, социальные. Далее он говорил, что “все процессы взаимодействия, обладающие психической природой, совершенно независимо от того, между кем или чем они совершаются, представляют социальное взаимодействие и тем самым являются объектом социологии” (курсив мой. – А.Д.)³.

Но еще важнее этого, заимствованного у Тарда или Петражицкого, определения представляется убеждение П. Сорокина в том, что в область социологии переместится огромный массив явлений, ныне считающихся биологическими: “В мире людей и высших животных биологические функции приобретают новый, а именно, психический характер, который их и делает объектами специальной науки. Именно это присоединение психики, а не что-нибудь иное, заставляет их считать социальными явлениями и дает право для изучения их не только биологу, изучающему чисто жизненные формы данных отношений, но и социологу, изучающему их сознательные, социальные формы”⁴.

Конечно, следует отличать социологию как эмпирическое изучение общественных фактов, известное (применяемое) с древних времен, от социологии как теоретической науки, ставшей возможной, согласно открытому Огюстом Контом закону развития человеческих знаний, лишь в наше время, после научного обоснования сперва теоретической химии, а затем и отвлеченной биологии⁵.

Как видим, современная социология развилась сравнительно недавно. Причем, когда О. Конт начал читать в Париже лекции, из которых позднее составилось шеститомное сочинение о “Положительной философии”, его слушали всего несколько десятков человек. Хотелось бы отметить, что уже в ту пору первые российские социологии пытались применить синтезированный подход к проблемам развития человека и общества.

Поворот к нравственности –
главный критерий развития

Сущностью психического  в жизни человеческого общества выступает коллективная мечта. Без мечты, без перспективы оптимальное развитие индивида и общества немыслимо.

Сегодня многие убеждены, что человечество “преодолело” и социализм и капитализм и строит что-то “среднее”. Для этого нового состояния придумывают условные обозначения вроде “постиндустриального общества”, “информационного общества” и т.д., которые по сути дела не несут никакого социологического смысла, а порой придают некий зловещий оттенок: общество, которое почти целиком программируется и управляется со стороны, что никак не свидетельствует о его “зрелости”.

Периодически назревающая потребность в изменении основополагающих понятий свидетельствует все же о поступательном развитии человеческого знания.

Опыт ХХ столетия  позволяет нам по-иному взглянуть на употребляемые часто, как заклинания, слова: “порядок”, “новый порядок” и т.п.

И диктатура большинства, и диктатура меньшинства, и “тоталитарные” и ”компрадорские” режимы – все они обещают дать народу недостающее. При этом сознательная ложь все чаще выступает в форме “технологического приема”.

Конечно, нормальное функционирование общественного организма совершенно немыслимо без установления неких пределов свободы одних и несвободы других. Теперь мы знаем, что “порядок” предполагает:

1) возможность физического существования для каждого общества;

2) гарантии от  духовной деградации;

3) стимулы для деловой активности во всех секторах экономики;

4) экологическую безопасность;

5) возможность оптимальной реализации потенциала и оправданных интересов личности;

6) сохранение традиционных ценностей;

7) беспрепятственное развитие национальной культуры;

8) независимость государства и подобающую роль в управлении автохтонного населения;

9) равенство всех граждан в юридическом, культурном и конфессиональном измерении;

10) систему отношений внутри общества, естественным образом поддерживающую общегражданскую солидарность (иначе говоря, патриотизм) как одну из капитальных духовных ценностей.

Все рассуждения о государстве и обществе могут оказаться пустыми и совершенно неактуальными, если не учесть самого грозного императива развития человечества – его вписанность в возможности планетной природы. Может быть наиболее важное открытие ХХ века, что по мере роста своего “могущества” человек как биологический вид становится все более и более зависимым от состояния биосферы.

Известный российский ученый, академик Н. Моисеев считает, что сегодня на авансцене истории утверждаются не те государства, которые обладают подавляющей военной мощью или большими природными ресурсами, и даже не те, которые имеют максимальный ВНП на душу населения. Лидерами мирового развития становятся страны, способные обеспечить высокий уровень образованности своего населения, общей культуры, технологической дисциплины производства и, конечно, науки, которая превращается в основную созидательную силу общества⁶.

Нынешнее человечество, чтобы вписаться в естественный круговорот веществ, должно либо сократить свои потребности минимум в 10 раз, либо за счет новых технологий во столько же раз снизить душевое потребление энергии, либо в 10 раз должно быть уменьшено население планеты, либо должен быть найден некоторый “усредненный” вариант. Данные ограничения, а они неизбежно грядут, окажут мощнейшее воздействие на характер цивилизации, отношения между государствами, народами и отдельными людьми. Именно поэтому Н. Моисеев ставит вопрос об изменении нравственности в новой жизненной парадигме.

Проблема выбора оптимального пути национального развития – это, может быть, одна из самых актуальных тем всей истории. Говорят, победителей не судят, но истинный победитель в историческом плане обозначается лишь через несколько поколений.

Что может лежать в основе великого вектора – правда, совесть, осознанные интересы народа или перспективы всего человечества?

К сожалению, идеи общины, солидарности и коллективизма, имеющие тысячелетнюю практику у большинства славянских народов, вызывают ныне неприятие со стороны ряда политиков. Они не хотят принять к сведению по крайней мере то, что идея совместного труда и отдыха, праздника и горя, борьбы и размышления заложена в исторический опыт славянства. Эти же качества, между прочим, выдвигаются сегодня на первый план и для западной цивилизации: разве можно без общей ответственности отрегулировать проблемы природной среды и демократии?

“Любая монополия таит в себе опасность”, – говорил Л. Эрхард, подчеркивая, что “отрицательные последствия стремлений к монополиям должны были тем сильнее дать себя знать, чем меньше были по своему масштабу те или иные народные хозяйства и чем больше они отгораживались от мирового рынка путем протекционистских мероприятий”⁷.

Это замечание имеет самое непосредственное отношение к положению во многих постсоветских государствах. Ведь социальный смысл рыночного хозяйства заключается прежде всего в том, что любой успех экономики, любое достижение рационализации идет на благо всему народу и служит лучшему удовлетворению нужд потребителей. Понятно также, что рыночное хозяйство не может быть отделено от свободной конкуренции; оно не может в принципе отказаться от функции свободной цены. Кто исключает функцию свободной цены, тот умерщвляет конкуренцию и содействует оцепенению экономики. Л. Эрхард великолепно понимал разницу (как в экономическом, так  и в социальном плане) между “социальным рыночным хозяйством”, строительство которого поставила целью Западная Германия с 1948 г., и либеральным хозяйством старого образца: на первое место он поставил потребителя.

Возможно, в ХХI в. принципиальные отличия выявятся и среди модификаций рыночных экономик: одни государства будут тянуть старую имперскую песню, камуфлируя ее в различные упаковки, а другие поставят в центр своей политики жизненные интересы суверенной нации. Кто-то захочет достичь целей, представляющихся ему более значительными, чем свобода воли народа, не покушающаяся на свободу других народов. А кое-кто повторит, опираясь на опыт поколений, что все ценности для народа начинаются со свободы его развития.

Что же касается режимов, фактически образовавшихся на постсоветском пространстве, то в них трудно заметить черты научности, преемственности опыта, – они сформировались преимущественно спонтанно, под влиянием полуслучайных обстоятельств. Началась эпоха рутинного существования постсоветского общества, которое на нынешнем этапе для значительной части граждан лишена какого-либо исторического смысла, поднимающегося над ежедневными проблемами выживания.

Нынешнее время – зловещий пик в нашем развитии, требующий очень серьезных корректировок. Никто ничего определенного пока сказать не может, но ясно, что существенная часть психической и эмоциональной жизни общества не находит естественного воплощения в условиях все более ожесточенной идеологической агрессии, и это крайне опасно. До сих пор, стремясь (может, и неосознанно) свести концы с концами, наши западные коллеги делают упор на обособленную личность как якобы главное звено всех изменений. Это глубокая ошибка, которая была раскрыта еще на заре ХХ в.

Е. В. де-Роберти в сборнике “Новые идеи социологии”, изданном в Санкт-Петербурге в 1913 г., писал: “Личность есть равнодействующая многих сил, которую обыденная, вульгарная мысль, состоящая в близком родстве с мыслью прагматической, ложно принимает за одну из первоначальных или производящих сил. Видеть в личности, последнем звене длинной эволюционной  цепи, истинную причину общественной эволюции – непростительное заблуждение. И внести что-либо новое в сознание личности, возвысить ее, усовершенствовать можно лишь одним путем: развитием всех “периферических”, так сказать, группировок, способствующих образованию самой личности как своего центрального ядра. Нетрудно, действительно, сообразить, и всякий легко поймет, что в предполагаемой реформе личности нельзя обойтись хотя бы только без такой общественной силы или группы, как школа (в самом широком смысле), не говоря уже о семье, церкви, общине, государстве и т.п. Вне воздействия школы и  других, обусловливающих и  усиливающих ее влияние общественных группировок, отдельная личность, очевидно, весьма скоро опустилась бы до уровня биологического или животного индивида” (курсив мой. – А.Д.)⁸.

Как бы мы не определяли содержание такой всеобъемлющей науки как социология, она постоянно возвращает блуждающих к своим первоистокам.

П. Сорокин настаивал на определении социологии как психических взаимодействий⁹ и  потому первой задачей специалистов в этой области считал формулирование признаков “психического”.

Он писал: “Под психическим взаимодействием мы понимаем такой процесс, “материей” которого служат ощущения, восприятия, представления и понятия, страдание и наслаждение и волевые акты”¹⁰, подчеркивая при этом, что мы обязаны все эти акты считать сознательными.

Отсюда вытекает следующее определение: “Социология есть наука, изучающая наиболее общие свойства психического взаимодействия тех или иных единиц в их структурной организации и в их временной эволюции”¹¹.

Личность или коллектив

Ф.Ницше констатировал пришествие в мир “эпохи нигилизма”¹² и считал, что она положит начало истинному прозрению.

Исследуя совокупное положение современного человечества, я прихожу к убеждению, что глобализм – высшая точка эпохи нигилизма и вместе с тем предпосылка к ее завершению.

Однако высшие ценности в настоящее время не только не теряют своего значения, но намного увеличивают его. При этом для большинства людей стало очевидным возрастание опасности, о которой предупреждал Ницше: “Способность человека быть дрессируемым стала весьма велика в этой демократической Европе”¹³.

Я не думаю, что социология в будущем существенно приблизит человека к познанию сути. Скорее всего, исследователям станет более доступной мысль о пределах своей ответственности. Возможно так, как ее однажды сформулировал Пьер Бурдье: “Мы без конца попадаем в ловушку смысла, который формируется вне нас, без нас. Объективируя все, что есть социально-немыслимого, то есть забытую историю, в самых обычных или самых ученых идеях – в омертвевших проблематиках, лозунгах, общих местах, научная полемика, вооруженная всем тем, что произвела наука в постоянной борьбе с самой собой и с помощью чего она превосходит самое себя, предоставляет тому, кто ее ведет, и тому,  кто ее на себе испытывает, возможность узнать, что он говорит и что делает, возможность действительно стать субъектом своих слов и действий и покончить с тем, что еще остается необходимого в социальных вещах и в идее о социальном...

 Социология все еще полностью остается тем, что из нее часто делают, – наукой, стремящейся к развенчанию, по выражению Монтеня, “мыслей, родившихся на кухне”, подозрительным и злым взглядом, лишающим мир его очарования и уничтожающим не только ложь, но и иллюзии, предвзятостью “редукции”, облаченной в добродетель непреклонной мысли только в той мере, в которой она способна и себя самое подвергать такому же допросу, какому она подвергает любую практику. Можно постигнуть истины интереса, лишь согласившись на постановку вопроса об интересе для истины, и лишь проявив готовность рисковать наукой и ученой респектабельностью, превращая науку в орудие, служащее, чтобы ее самое подвергать сомнению. И все это – в надежде обрести свободу по отношению к той негативной и демистифицирующей свободе, какую дает наука”¹⁴.

Выдающийся английский историк Томас Карлейль, написавший историю Великой французской революции, сумел настолько вжиться в динамику истории, что извлекал мудрость почти из всех сюжетов, к которым прикасался. Он не был знаком с тем каскадом социологических и исторических знаний, который обрушили на наши головы многочисленные дипломированные сочинители ХХ века, но как проникновенно сказал об эпохах падения: “Но как нам быть с эпохами упадка, когда пора развития и цветения миновала и место исчезнувших преданности и веры заняла лживая фразеология, когда торжества сменили пышные спектакли, а принцип доверия к власти превратился в тупое равнодушие или же макиавеллизм? Увы! Такие эпохи не представляют для мировой истории интереса, в анналах человечества записи о них будут все короче и короче, пока не будут вычеркнуты совсем, как лживые и ненужные. Какое же несчастье родиться в такую  эпоху! Родиться только для того, чтобы на собственном примере узнать, что миром правит не Бог, а ложь и Сатана и что на верху общественной лестницы  сидит Верховный шарлатан! Вы только представьте себе, как безотрадно мрачно мировоззрение нескольких (двух, иногда трех) живущих  в такую эпоху поколений, с их точки зрения живущих, на самом же деле в сущности уничтожающих себя и при этом сознающих, что второй жизни для них не будет”¹⁵.

Всякий гениальный человек является пророком и провидцем: ему открыты многие связи, до которых никак не добраться с примитивной логикой невежественных посредственностей. Вот как Карлейль живописал наше время, предвосхищая события, минимум, на два века вперед: “Что останется, когда ложь будет сметена? Останутся пять требующих удовлетворения чувств, останется также шестое, никогда не получающее удовлетворения чувство (чувство тщеславия), т.е. останется демоническая, дикая сама по себе природа человека, которая в слепой, бешеной злобе вырвется наружу во всеоружии изобретений и средств нападения, предоставленных цивилизацией”¹⁶.

События в последнем десятилетии ХХ в. обрисовывают нам все то, с чем человечеству придется столкнуться в ХХI в. Это прежде всего произвол сильного, который к тому же волен понимать ситуацию всегда по-своему.

Наука все меньше способна влиять на конфигурацию силовых полей в мировом геополитическом пространстве. И это происходит тогда, когда только научные методы и подходы могли бы  обещать какие-то позитивные результаты.

Социология имела весьма условную системность, пока Т. Парсонс, опираясь на разработку Л. Берталанфи и Н. Винера, не предложил свою систему, в которой вроде бы сохраняются все признаки объективности. Однако она не покрывается четырьмя общепринятыми функциями любой открытой системы: адаптации, целеполагания, интеграции (координации всех целей) и латентности (поддержания образца).

Понимая, что системного подхода все равно не получается, Т. Парсонс ввел следующие четыре подсистемы:

• биологическую (организм), служащую соединительным звеном между материальным и идеальным мирами – нормами, ценностями, значениями, составляющими мир действия. Выполняет функцию адаптации;

• личности. Выполняет функцию целеполагания, формируясь в процессе социализации индивида, направленном на интернализацию ценностей и норм, становится инструментом, посредством которого определяется порядок целей:

• социальную. Совокупность ролевых статусов, управляемая нормами, определяющими, какие действия предпочтительны. Выполняет функцию интеграции;

• культурную. Совокупность “исторического” опыта – идей, идеалов, ценностей и т.д. Выполняет функцию “поддержания образца”, конкретизируя идеи в нормах социальной подсистемы и интернализируя их в подсистеме личности¹⁷.

Сталкиваясь с неточностями, можно продолжать усложнять теоретическое построение. Только в этом мало прока: мы стоим ныне перед очередной сменой парадигмы в социологии, которая на продолжительный период внесет новый свет.

Взаимоотношения власти и народа должны стать более определенными

Мне кажется, социология будущего ясней всего прочерчена в одной из работ блестящего знатока человеческих судеб А. Тойнби. “Почему же цивилизация не может и дальше тащиться неровным шагом, от одного провала к другому, на ощупь следовать этим мучительным, унизительным, но не до конца самоубийственным путем, которым она шла первые несколько тысячелетий своего существования? Ответ заключается в недавних технических достижениях современного западного среднего класса. Устройства, созданные для обуздания физических сил неживой природы, не изменили человеческую натуру. Институты Войны и Класса в том виде общества, который мы называем цивилизацией,  являются социальным отражением темной стороны человеческой природы – того, что теологи называют первородным грехом. Этих социальных последствий индивидуальной человеческой греховности ничуть не отменяет недавний необычный прогресс нашего технологического развития, но одновременно он и не оставляет эти последствия безо всякого влияния со своей стороны. Не отмененные, а крайне возбужденные, как и вся остальная жизнь человечества, своим физическим могуществом, Классы способны теперь полностью разложить общество, а Война – уничтожить человеческий род целиком. Пороки, до сих пор бывшие просто постыдными и мучительными, превратились теперь в нестерпимые и смертельные, и, таким образом, наше поколение в этом вестернизированном мире оказалось перед выбором таких альтернатив, которые в прошлом правящие элементы других обществ всегда имели возможность обойти, хотя и с жестокими последствиями для себя, однако без крайнего риска окончательно оборвать историю человечества на этой планете. Итак, мы смотрим в лицо Вызову, с которым никогда не приходилось сталкиваться нашим предшественникам. Мы должны искоренить Войну и Классы как таковые – и искоренить их немедленно – под страхом того, что, если мы дрогнем или потерпим неудачу,  они сами одержат победу над человечеством, которая на этот раз окажется окончательной и бесповоротной”¹⁸.

Вызов остался тем же, каким он был и десять лет, и тысячу лет назад: покончить с ужасающей отсталостью человеческого быта.

Х. Ортега-и-Гассет в “Истории как системе”, написанной в 1935 г., до всех наших искушений, утверждал: “Человеческая жизнь не есть вещь, она не обладает природой, и, следовательно, надо решиться мыслить о ней посредством радикально иных категорий, отличных от понятий, позволяющих прояснять материальные феномены. Сделать это трудно, потому что на протяжении трех столетий физикализм приучал нас оставлять без внимания именно ту удивительную реальность (как  не обладающую ни значением, ни реальностью), каковой является человеческая жизнь. И пока натуралисты блаженно исполняли свой профессиональный долг, у этой удивительной реальности появилось желание принять новую систему координат” (курсив мой. – А.Д.)¹⁹.

Не касаясь замечаний философа по существу, я хочу сказать, что накануне ХХI в. человек вновь оказался перед тем же искушением, потому что все, что ему внушалось и внушается в качестве убеждений и верований, выявило свой убогий, пропагандистский характер. Человек не хочет терпеть более обманов, и любая новая “система координат”, чтобы утвердиться в новом мире, должна будет прежде всего учесть это обстоятельство.

И как бы мы не состязались сегодня в способности предвидеть завтрашний день, давайте прислушаемся к такому авторитету, как Адам Смит, закончившему свое знаменитое сочинение очень многозначительными словами: “Повторяющиеся потрясения войн и революций легко иссушают источники того богатства, которое порождается одной только торговлей. Богатство, возникающее в результате более прочных улучшений в сельском хозяйстве, более устойчиво”²⁰.

Какой-то смутный прогноз в этом угадывается. Гений может ошибаться в выражениях своей мысли, но не в векторе устремленности.

Общим императивом остается одно: придется преодолевать низкий уровень социальной, духовной, бытовой и управленческой культуры во всех странах, чтобы не вызвать новых и роковых обострений и борьбы за передел сфер влияния.

К истине, как известно,  приходят только двумя путями. Первый – путь науки, понимания, путь трудный, упирающийся часто не в технологические сложности, а в политическое упрямство и социальную алчность. Второй – когда не понимают, но чувствуют потребность повысить уровень морали и организацию быта. Других путей нет. И потому какое-то движение вперед будет, так как топтание на месте – это смерть всего человечества. Столкновение за ресурсы становится даже более реальным, чем теоретическое почтение к потребностям экологической безопасности.

В этих условиях все ждут пророка, и он, конечно, должен прийти. Но не всех он осчастливит и не все проблемы решит. Потому что мораль, культура, болезни, новые социальные отношения – это не изречения мудрых, а тяжелая практика жизни миллионов, которую еще надо организовать.

Глобалисты никогда не решат проблем голода и неграмотности. Эти проблемы будут решать только национальные государства. Но им, чтобы устоять, потребуется снова переменить всю геополитическую ситуацию – с помощью новой государственности, новых взаимоотношений власти и народа – более определенных, более честных и, может быть, более жестких.

¹См.: Осипов Г.В. Россия: национальная идея, социальные интересы и приоритеты. – М., 1997. – С.19.
²См.: Тиммерманн Х. Наследники компартий в Восточной Европе//Мировая экономика и международные отношения. – 1995. – № 6. – С.175.
³См.: Новые идеи в социологии: Непериодическое издание под ред. проф. М.М. Ковалевского и Е.В. де-Роберти. Сб. № 1. – СПб., 1913. – С.73.
⁴Там же. – С.86-87.
⁵Там же. – С.1.
⁶Моисеев Н. Третьего варианта нам не дано// Социально-политический журнал. – 1995. – № 2. – С.75.
⁷Эрхард Л. Благосостояние для всех. – М.: Начала-Пресс, 1991. – С.162.
⁸См.: Новые идеи в социологии: Непериодическое издание под ред. проф. М.М. Ковалевского и Е.В. де-Роберти. Сб. № 1. – СПб., 1913. – С.42-44.
⁹Там же. – С.76.
¹⁰Там же. – С.77.
¹¹Там же. – С.96.
¹²Ницше Ф. Воля и власть (опыт переоценки всех ценностей). – REFL-book, 1994. – С.33.
¹³Там же. – С.100.
¹⁴Бурдье П. Социология политики. – М., 1993. – С.296-297.
¹⁵Карлейль Т. Французская революция, история. – М.: Мысль, 1991. – С.14.
¹⁶Там же. – С.16.
¹⁷См.: Громов И.А., Мацкевич А.Ю., Семенов В.А. Западная теоретическая социология. – СПб., 1996. – С.166.
¹⁸Тойнби А. Цивилизация перед судом истории: Сборник. – СПб.: Ювента, 1996. – С.32-33.
¹⁹Ортега-и-Гассет Х. История как система.// Вопросы философии. – 1996. – № 6. – С.86.
²⁰Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов. – М.: Наука, 1993. – С.570.